Говард Хаггард - От знахаря до врача. История науки врачевания
В 1850 году из окон родильного дома в Будапеште открывался вид на кладбище, а на другой стороне улицы был виден морг с уборными и открытыми сточными канавами. В 1860 году родильный дом перевели в новое здание, и вот что было написано о нем в одной публикации того времени: «Нельзя отрицать, что учреждение получило здание с более просторными помещениями, но одновременно приходится признать, что внутреннее убранство (мебель, койки и т. д.) находится в невероятно плачевном состоянии. Сломанные столы, рваное, поношенное постельное белье – все это было перевезено сюда из старого здания. В особенно ужасном, неописуемо жалком состоянии пребывает родильный дом. Здесь находятся несчастные роженицы. Некоторые лежат на брошенных на пол соломенных тюфяках, другие страдают на деревянных скамьях или, скорчившись, ютятся в углах. Лишь немногим посчастливилось попасть на настоящие кровати, где они могут вытянуть свои усталые члены. Повсюду видно грязное белье, а простыни настолько стары и изношены, что больше напоминают лохмотья».
Запомним эту цитату и подумаем о современных благотворительных госпиталях в этой стране. У нас есть два класса пациентов, получающих первоклассную медицинскую помощь, – очень богатые и очень бедные, находящиеся в благотворительных госпиталях. И тех и других лечат одни и те же врачи.
Постельное белье, упомянутое в приведенной выше цитате, страдало не только от ветхости. В 1860 году администрация была известна своим взяточничеством, и Земмельвейсу пришлось бороться с ней. Он бился до последнего за перемены в своем отделении, ибо оно находилось в самом худшем состоянии из всех. Несмотря на все его усилия, смертность среди больных оставалась очень высокой, и Земмельвейс принялся проверять инструменты, принадлежности и постельное белье. Сделав это, он пришел в ужас. Он обнаружил, что роженицы лежат на грязных простынях, провонявших запекшейся кровью и маточными выделениями. Это белье старшая сестра родильного дома принимала как чистое от прачечной, с хозяином которой был заключен смехотворно дешевый договор. Все указывало на коррупцию, поразившую госпиталь сверху донизу – от дирекции до практиканток-акушерок. Терпение Земмельвейса лопнуло, он решил во что бы то ни стало спасти от страданий и смерти несчастных, доверенных его попечению. Связав в узел зловонное «белье», Земмельвейс направился в кабинет директора и потряс свертком перед глазами и носом этого господина. Земмельвейс получил от директора все, что требовал, но вдобавок получил его неприязнь и враждебность.
Не следует думать, будто атмосфера, царившая в благотворительных больницах и родильных домах, с их высокой смертностью среди родильниц, равным образом касалась положения дел среди больных из состоятельных классов общества. Среди последних тоже бывали случаи родильной горячки, а иногда случались и эпидемии, но, как заметил еще Холмс, это, как правило, было несколько следовавших друг за другом случаев у одного врача, а затем такая вспышка постепенно сходила на нет. Меньшая частота родильной горячки у женщин, рожавших вне родильных домов, объясняется не тем, что врачи и акушерки особенно тщательно соблюдали чистоту, но идеальными условиями распространения болезни в тогдашних больницах и роддомах. Теперь, в эпоху асептики, положение кардинально переменилось. Теперь женщине намного безопаснее рожать в госпитале, нежели дома. Случаи послеродового сепсиса, которые сейчас наблюдаются в родильных домах, возникают вне его стен, и женщин привозят в госпитали и роддома для лечения. Заболеваемость родильной горячкой в госпиталях снизилась до пренебрежимо низкого уровня – один случай на 8– 10 тысяч рождений.
Вспомним теперь ужасную картину условий, существовавших в роддомах середины XX века, и вернемся к Земмельвейсу и его проблемам. Родильный дом, которым руководил Земмельвейс, состоял из двух отделений; в одном обучали студентов-медиков, а в другом – будущих акушерок. В первом отделении, где обучались студенты, смертность от родильной горячки составляла от 58 до 168 на тысячу рождений, то есть в среднем 99 случаев за шестилетний период. В отделении, где обучались акушерки, смертность в среднем составила 33 случая на тысячу рождений. Эта большая разница заставила Земмельвейса задуматься о причинах, и он принялся исследовать их – одну за другой.
Некоторые врачи уверенно приписывали ужасную смертность от родильной горячки в первом отделении неким эпидемическим влияниям, каковыми тогда считали влияния атмосферные. Изменения погоды в Вене могли, по мнению этих врачей, вызывать вспышки родильной горячки в первом отделении. Эту теорию Земмельвейс отмел сразу, так как атмосферные влияния были одинаковы в обоих отделениях. Он понимал, что причину следует искать в самой больнице. Земмельвейс говорил: «Самый успешный способ уменьшить частоту вспышек родильной горячки – это закрыть родильный дом. Его надо закрыть не в надежде на то, что теперь роженицы будут умирать где-то еще, но в твердом убеждении в том, что они скорее умрут, если останутся в родильном доме под влиянием эпидемических флюидов, циркулирующих в госпитале. Если же они будут рожать вне стен госпиталя, то, вероятно, им будет от этого только лучше».
Земмельвейс продолжал, шаг за шагом, упорно искать таинственную причину, удостоверившись, что она гнездится в самом госпитале. Надо добавить, что лишь одна страшная и неразрешимая дилемма сохранила родильные дома от окончательного закрытия. Женщины, рожавшие в благотворительных лечебных учреждениях, и большая часть рожденных ими детей находились под защитой государства. Но, с другой стороны, именно в госпиталях массами умирали женщины, находившиеся в расцвете сил. Без родильных домов эти женщины, вероятно, остались бы живыми, но из страха перед невозможностью прокормить себя и своих детей они бы стали прибегать к незаконным абортам, оставлять и подкидывать детей, убивать их. Власти терпели родильные дома, выбрав меньшее из двух зол.
Земмельвейс доказал, что скученность пациенток играет незначительную роль в разнице заболеваемости и смертности между двумя отделениями – скученность была одинаковой. Некоторые врачи считали, что причиной болезни является страх, ибо действительно женщины очень боялись попасть в первое отделение. Страх был так велик, что многие и в самом деле думали, что он может быть причиной заболевания. В этой связи Земмельвейс пишет: «Доказательств того, что они боятся первого отделения, было в избытке. Можно было наблюдать душераздирающие сцены, когда женщины вдруг обнаруживали, что по какой-то случайности попали в первое отделение. Женщины падали на колени, заламывали руки и умоляли о выписке. Родильницы с частым пульсом, вздутым животом и сухим языком за несколько часов до смерти кричали, что они здоровы, отказываясь от врачебного осмотра, ибо были уверены, что этот осмотр – предвестник неминуемой смерти». Земмельвейс отверг и теорию страха как причины разницы в смертности, так как разница эта существовала и до появления страха и была его причиной.
Разницу в смертности приписывали и чисто религиозным причинам. Часовня Венского родильного дома была расположена так, что священник мог, идя на причастие, пройти в палату к умирающей, не проходя через другие отделения. Для того же, чтобы попасть в первое отделение, надо было пройти через пять других отделений. Обычно священник шествовал через отделения в своем одеянии, а впереди шел служка и звонил в колокольчик, возвещая, что святой отец, согласно католическому ритуалу, идет причащать больных и страждущих. Как правило, священник ходил на причастия один раз в день, но для родильной горячки двадцать четыре часа – недопустимо долгий срок, поэтому к больным ею женщинам за священником могли послать и через несколько часов после регулярного посещения. Легко себе представить, какое гнетущее впечатление производил зловещий звон колокольчика на женщин. «Этот звон, – писал Земмельвейс, – действует на нервы даже мне; когда священник со служками торопливо проходили мимо двери моего кабинета, сердце мое сжималось от жалости к очередной жертве неумолимой смерти. В первые же недели моего пребывания в должности я воззвал к чувству гуманности служителей Бога и договорился с ними, что впредь они будут ходить на причастия в палаты без колокольного звона, чтобы не привлекать внимания и не возбуждать страх. Это было сделано в обоих отделениях, но разница в смертности осталась прежней».
СМЕРТЬ И СВЯЩЕННИК
Гравюра Ганса Гольбейна. Священник идет причащать умирающего, служки несут свечи и святую воду. Впереди шествует смерть с фонарем и колокольчиком, звон которого возвещает о приходе священника. Звук этого колокольчика лишал Земмельвейса покоя.
Были предложены и другие, не менее абсурдные объяснения. «Было высказано мнение, что причина большой летальности заключается в том, что большинство пациенток являются незамужними женщинами низшего класса общества, привыкшими в нужде и лишениях зарабатывать свой хлеб и жившими в условиях, непрестанно и бесконечно подавляющих их дух. Если бы это была истинная причина, то смертность во втором отделении была бы нисколько не меньшей, чем в первом, ибо там находились точно такие же бедные и униженные женщины, что и в первом. Более высокую смертность в первом отделении приписывали также большой стыдливости бедных женщин, которым приходилось рожать в присутствии мужчин. В действительности же большинство пациенток первого отделения страдали от страха, но вовсе не от стыда. На самом деле все это показывает убожество мышления тех, кто, обсуждая этиологию родильной горячки, описывает их жертв как заблудших овец стада, но в следующем предложении приписывает им скромность, каковой не обладают женщины средних и высших классов нашего общества. Среди женщин среднего и даже высшего класса общества роды часто принимают мужчины, и их пациентки не умирают от родильной горячки из-за уязвленной скромности, как это приписывают пациенткам родильных домов, которые, к слову сказать, считаются самыми бесстыдными и падшими созданиями в обществе».
