Кэтрин Култер - Портреты гомеопатических препаратов (часть 1)
Позднее Уитмонт дал глубокий и проницательный анализ личности Lachesis, которая стремится выразить свои инстинктивные побуждения, пробивающиеся даже в условиях сильного их угнетения; в этих случаях заблокированные энергии находят выходы-заменители в каком-то психическом сверхвозбуждении или физической сверхактивности.
Делая свои построения на фундаменте, заложенном этими тремя мастерами, мы выбрали присущий этой натуре дуализм как основную тему нашего портрета Lachesis: то есть его склонность следовать противоположным поведенческим тенденциям или импульсам и конфликтным эмоциям и влияние этой борьбы на организм.
У Sulphur полярность лекарства обычно распределяется среди разных индивидуумов, которые либо «эгоистичные», либо «великодушные» типы; у Phosphorus полярность может проявляться у одного и того же лица, но в разные периоды времени — противоположность со временем, трудностями или ухудшением здоровья; у Lachesis полярность может существовать у одного и того же человека и почти в одно и то же время. Две силы внутри одного человека постоянно в состоянии войны («чувствует себя так, как будто у него две воли», Кент): участие против воздержанности, высокомерие против скромности, любовь против ненависти, вера против цинизма — каждое из этих стремлений старается преодолеть свою противоположность.
Разделенная психика больше всего смущает саму личность, которая никогда не может рассчитывать на стойкость своих чувств и своего поведения. Ощущая, что его настоящее настроение может быть перевернуто другим скрытым под ним противоборствующим течением, он боится непостоянств и резких перемен, которые он не способен контролировать.
Картина осложняется борьбой за превосходство среди трех уровней его существа — сознательного, эмоционального и чувствительного. Lachesis может быть высокоинтеллектуальной личностью, обладающей тонким проницательным умом. Например, мужчина часто бывает настолько же сильным интеллектуально, как и Sulphur, но «его ум не плетет паутину философских абстракций, это неотделимый от жизни импульс, неотделимое либидо», — приходит к выводу Уитмонт.
Приятный средних лет человек с мягкими манерами проходил лечение от длительных и жестоких болей в ушах с тошнотой и рвотой. Общие симптомы указывали на несколько лекарств, но трудно было получить ясную картину самих головных болей, поскольку в течение длительного периода они подавлялись аллопатическими обезболивающими средствами. Для того, чтобы помочь себе в выборе similium, врач попросил пациента рассказать о себе. Он проявил умеренное и внимательное отношение к себе и работе, которое не давало ключевых симптомов. По крайней мере, в нем не было ничего «странного, редкого или особенного». Затем его спросили, как он чувствует себя в жизни, достиг ли он того, чего желал, и сумел ли себя выразить? Только он начал рассказывать, как старается преодолеть свою неотвязную чувственность, на поверхность сразу всплыл Lachesis.
«Моя внешняя жизнь — это не я. Моя внутренняя жизнь — то, как я чувствую и думаю, — не хочет быть мною. Я занимаюсь религией, но в действительности я не знаю, верю ли я в неё. И если уж об этом зашел разговор, то я вообще ни во что не верю. Я живу постоянно в состоянии психологической сумятицы, борясь со своими чувственными инстинктами, которые одновременно мне нужны и ненужны. Фактически, — заключил он, — я не знаю, которая из моих сутей является в действительности мною — та, правильная, которой я живу, или та сладострастная, которую я подавляю?» (напоминает афоризм Оскара Уайльда: «Настоящей жизнью человека часто является та, которую он не ведет»).
Была прописана доза Lachesis 200X, и это средство пациент продолжал принимать во всевозрастающих дозах в течение нескольких месяцев до тех пор, пока почти полностью не освободился от головных болей. Однако наиболее интересным при этом для врача было то, что лекарство постепенно и почти незаметно помогало этому человеку примирить своё обеспокоенное «я» с самим собой. «Сейчас у меня больше мира с самим собой, — были его собственные слова, — больше самоодобрения и меньше мучений из-за моих неконтролируемых, летящих вскачь мыслей». Восстановилась если и не полная гармония, то, по меньшей мере, какое-то сосуществование между его доминирующим и подчиненным эго.
Любой конституциональный тип может бороться со своими инстинктами, чтобы добиться своего более высокого нравственного уровня. Lachesis отличается в этом:
1) напряженностью борьбы;
2) её неослабевающим характером (она может тянуться, не утихая, в течение всей жизни взрослого человека);
3) его осознанием этой борьбы.
Фактически острое осознание потенциала, заложенного в его скрытом «Я», может в экстремальных случаях вынудить Lachesis признаться в совершении преступлений, которых он не совершал, или в каких-то злых умыслах или грехах, в которых он не принимал участия («делает признания в чем-то, чего никогда не делал», Кент). Это необоснованное чувство вины заставляет предполагать, что на каком-то уровне человек ощущает потребность в нравственной раскрепощенности. Он знает, что находится в каком-то неустойчивом равновесии и что в случае, если подвернется возможность, он может не устоять перед искушением совершить какое-то предосудительное действие. Несмотря на то, что такое желание подавлено, его интенсивность делает его почти эквивалентным самому действию (это основной постулат мистического мировоззрения, заключающийся в том, что мысль есть действие, поскольку она задает действие движению). Поэтому Lachesis принимает на себя вину за свои мысли, в то время когда расстроенный ум ошибочно принимает пугающую возможность действия за реальность.
СОН И ТЕМПЕРАТУРА
Один симптом, предполагающий подавленность каких-то качеств личности, — это доминантная зависимость Lachesis ухудшение ото сна. Сон — это состояние, когда подсознание преобладает над сознанием, и эмоции, которые Lachesis обычно не признает, инстинкты, как правило, находящиеся в спокойном состоянии, а также сновидения, которыми он не может управлять, — все это поднимается на поверхность. Руководства подчеркивают, что он, вероятно, чувствует себя хуже утром («чувствует себя необычайно печальным, несчастливым и расстроенным, просыпаясь утром; тревожится, воспринимает все с плохой стороны», Геринг), а также просыпаясь среди ночи или даже после короткого сна днем. Он может с неохотой ложиться спать, боясь, что когда его дыхание замедлится или спустя некоторое время, он может проснуться, задыхаясь и хватая ртом воздух в приступе астмы или тахикардии, в сильном волнении или с сильной головной болью, усилившейся болью в парализованной конечности (при нервно-мышечных дегенеративных заболеваниях) или с увеличившимся чувством дискомфорта от чего угодно, что у него в данный момент болит.
Этим людям может требоваться очень мало сна. После того, как они полночи провели общаясь, участвуя в возбуждающем разговоре, что-то изучая или читая («без малейших признаков сонливости или усталости», Аллен), поспав несколько часов, они чувствуют себя полными энергии и не проявляют признаков усталости. Однако некоторые из них жалуются на «сонливость и невозможность заснуть» (Геринг), на бессонницу до 1 часа или до 2 часов ночи по причине возбужденного состояния ума; на неспособность снова заснуть, если проснулся среди ночи, или на то, что страдают от «упорной бессонницы, сопровождающейся беспокойством… или дрожью и тряской» (Геринг). Некоторые наиболее упорные случаи бессонницы, при которых пациент может буквально в течение месяцев обходиться без сна (!) или «не спит ночью, спит только минуту или две каждый раз в течение дня» (Геринг), бывают только у Lachesis.
Ключевым симптомом этого конституционального типа является то, что «умственный труд выполняется лучше всего ночью» (Геринг). Ночь — это время, когда Lachesis пребывает в самом бодрствующем состоянии сознания и в действительности становится самим собой с обострившейся до предела проницательностью, а его творческая энергия достигает пика. Это контрастирует с картиной Arsenicum album, который лучше всего работает утром и не способен действовать ночью. Достоевский как самый чистый Lachesis-мужчина, который когда-либо существовал, придерживался режима дня, характерного для этого типа, сидя всю ночь напролет (когда подсознание наиболее активно) и работая бешеными рывками с почти демоническим вдохновением для того, чтобы сохранить непосредственность и яркость своих внутренних видений. Конечно, он был вынужден писать под давлением обстоятельств, так как его романы выходили сериями, но Чарльз Диккенс, который тоже писал свои романы к жестко установленным срокам, придерживался совершенно иного расписания: имея дело скорее с внешними своими особенностями, чем с подсознанием (как у Достоевского), он садился каждый день после завтрака и писал без перерыва до двух часов дня, в типично неизменной дисциплинированной манере Natrum muriaticum.
