Иван Блох - История проституции
Это предположение подтвердилось дальнейшими наблюдениями. Иоанн узнал от этой четы, Феофила и Марии, что они уже 24 года живут вместе, но всегда сохраняли свою девственность, т. е. жили в «духовном браке».
Как доказывает Цеклер, эта своеобразная форма аскетизма имела, многочисленных подражателей даже вплоть до новейшего времени.
Все своеобразные проявление половой этики, созданные первобытным христианством в первые три века, собраны и обстоятельно описаны в сочинении Августина (354–430 по Р. X), который должен быть поставлен во главе отцов церкви и должен считаться истинным основателем системы средневековой половой этики. Он является «даровитым защитником половой морали, которая и теперь еще господствует в римско-католической церкви и продолжает оказывать свое влияние и на последователей протестантской церкви. Католическая церковь построила на системе морали Августина свой практический образ действий. Она решилась согласовать с его идеями половую жизнь своих верующих». В особенности его позиция по отношению к вопросу о проституции имела решающее значение для отношения средневековых и современных государств и церкви к этой социальной проблеме. Ни один аргумент не приводился так часто для оправдания государственной регламентация и церковной терпимости к проституции, как известное слово Августина (De ordine, II, 12), и притом не только средневековыми, но и современными законодателями и писателями, как светскими, так и духовными. Опираясь на духовный авторитет Августина, античный взгляд на необходимость проституции продолжает действовать и до нашего времени с неослабевающей силой; мы говорим «античный», потому что Августин воспользовался в своем знаменитом слове старыми воззрениями Солона.
Во всяком случае, его взгляд покоится на точном знакомстве с половой жизнью своего времени. В самом деле: он сам, начиная с 16 лет, когда им овладело «безумие сладострастия», шатается «по улицам Вавилона» с другими юношами, предается «отвратительной суете позорных любовных похождений», погружаясь «в ее грязь» и ища «разнузданности страстей». Такую развратную жизнь он продолжал до 28 лет (Confess. IV, 1). От 28 до 31 года он жил с матерью своего рано умершего сына, Адеодата, в конкубинате, что в то время, правда, не считалось еще неприличным, так как Толедский собор в 400 г., безусловно, признал моногамический конкубинат. Чтобы получить возможность жениться на богатой женщине, Августин расстался с своей конкубинаткой, но когда брак его затянулся, он взял себе другую. «Я связался с другой, хотя, разумеется, не как с супругой, потому что я был недругом брака, а рабом похоти». Фридрих Даулеен сурово обвиняет Августина и в особенности упрекает его в том, что у него не было сознание своей вины перед своей первой возлюбленной. Но Bade справедливо указывает, что общество, к которому принадлежал Августин, даже и христианское, отнюдь не считало такой образ действий несправедливым.
Замечательно, что Августина обратило одно место из Нового Завета, в котором говорится против полового разврата и проституток, именно одно место из послание к римлянам, 13, 13–14. С тех пор, говорит он, «я не желал ни одной женщины и не имел ни одной земной надежды». Страдание легких помогло ему, по-видимому, осуществить свое решение отдаться полному половому воздержанию. Образцом, постоянно вызывавшим его удивление, был для него в этом случае св. Антоний (251–356), благочестивый отшельник египетской пустыни, с жизнью которого он познакомился из рассказа Понтициина по найденному в Трире жизнеописанию Антония).
Содержание сочинений Августина, благодаря которому они оказывали глубокое влияние на последующие поколения, заключается в глубоких внутренних переживаниях автора, в том, что они направлены были на внутренний Опыт, на интимную жизнь души. Известные психологи и теологи, как Зибек, Солль, Гарнак, в виду этих именно переживаний Августина, назвали его «первым современным человеком». Благодаря этому же, он признан отцом мистики, существенным признаком которой является именно постоянное заглядывание внутрь себя.
Такое постоянное углубление в самого себя и отворачивание от внешнего мира скрывает в себе, по меткому выражению Гарнака, квиетический и наркотический элемент, который в учении Августина выражается в общем сознании греховности человека и в учении об искуплении и милосердии Божьем и который получает свое внешнее оправдание путем систематического применение понятие о первородном грехе к развитию человека и человечества. Понятие о первородном грехе занимает вообще центральное место в этике Августина, а так как первородный грех по существу есть «плотский грех», то оно же стоит в центре и половой этики его.
Адольф Гарнак самым ясным образом доказал чисто половой характер понятие первородного греха у Августина. «Похоть есть низменное вожделение, чувственное желание, обнаруживающееся, прежде всего, в плотском вожделении. Самостоятельный, независимый даже от воли motus genitalium учит нас, что природа испорчена; она не превратилась в vitium, но она есть natura vitiata. Поэтому она продолжает порождать грех. О том, что она это делает, свидетельствуют все, что мы видим, чувственная и потому грешная похоть во время акта размножение и священное писание (посл. к римл. 5, 12 и далее). Таким образом человечество есть massa perditionis и в том Смысле также, что оно продолжает порождать в себе грех, благодаря своей порочной природе. Но так как душа по всей вероятности не производится вместе с телом (она каждый раз создается Богом), то в сущности главным носителем греха является только порожденное в плотской похоти тело… Бог, правда, создал membra generationis, но pudenda они стали только лишь благодаря греху; функционировали ли они, и как именно, в первоначальном состоянии человека, остается неясным… Наиболее удивительным в половой сфере кажется ему (Августину) непроизвольность полового инстинкта. Но вместо того, чтобы сделать из этого вывод, что именно потому-то половой инстинкт не может быть грехом-причем пришлось бы делать выводы из положения «omne peccatum ex voluntate» – Августин, напротив, приходит к заключению, что есть грех, принадлежащий к самой natura, именно к natura vitiata, а не к волевой сфере. Он признает, следовательно, грех, коренящийся в самой природе – правда, не начальной, а производной – и передающийся вместе с размножением».
Гарнак справедливо замечает, что по этому учению грех размножения, т. е. полового инстинкта, почти всецело совпадает с понятием о первородном грехе. Отсюда вытекают следующие главные пункты половой этики Августина: абсолютное воздержание или девственность, как идеал, к которому нужно стремиться; ограничение цели брака произведением на свет детей; греховность всяких вообще половых сношений (даже и в браке), не служащих этой цели; характер брака как таинства; наконец, особое соотношение милосердие Божие и греха, т. е. плотской похоти, которое представляет специфическую особенность учение Августина.
В отношении к этому последнему пункту Гарнак находит, быть может, самым дурным, во всяком случае, самым некрасивым последствием учение Августина, что «христианская религия в католицизме поставлена в особенно тесную связь с половой сферой. Сочетание милосердие и греха (причем, последний является преимущественно в виде первородного греха, resp. полового инстинкта с его эксцессами) сделалось законным основанием для того ужасного, отвратительного перебирание человеческой грязи, которое составляло – как это видно из нравоучительных католических книг – излюбленное занятие принимающих исповедь священников, и притом священников безбрачных, монахов! Догматики средних веков и новейшего времени под именем «греха» дают лишь бледную картину того, что собственно считается «грехом» и чем непрерывно занимается фантазия простых христиан, священников и, к сожалению, также многих «святых». Нужно изучить зеркало исповеди, нравоучительные книги и легенды о святых, подслушать скрытую жизнь, чтобы понять, к какому пункту главным образом относится религиозное утешение католицизма. Поистине, прославленная педагогическая мудрость этой церкви здесь потерпела печальное крушение! Она и здесь также хочет бороться с грехом; но вместо того, чтобы успокоить фантазию, принимающую в нем особенное участие, она все продолжает глубоко возбуждать ее и, например, в догмах о Марии и т. д. без стыда выносит на свет наиболее скрытое и позволяет себе публично говорить о вещах, о которых никто вообще не осмеливается говорить. Античный натурализм менее опасен, во всяком случае для тысяч людей менее ядовит, чем это ангельское созерцание девственности и это постоянное внимание к половой сфере. Августин дал здесь теорию, а Иероним музыку».
Как ни справедливо многое в этой полемике знаменитого протестантского теолога и как мы ни подчеркивали сами повсюду связь между аскетизмом и половыми фантазиями, мы не должны, однако, просмотреть того, что половая жизнь в своих разнообразных проявлениях очень часто может быть источником тяжелых душевных и физических страданий для отдельного, часто неопытного лица и что бывают моменты, когда человек испытывает потребность освободиться путем исповеди и от своих половых тягостей. В этом обстоятельстве заключается известное оправдание исповедных книг половой казуистики в нравоучительной теологии, целью которых всегда было, конечно, применение в практической жизни В настоящее время, когда существуют серьезные научные исследование в этой области, когда часть врачей, к счастью, уже не считает более ниже своего достоинства отвечать самим на вопросы половой жизни, вместо того, чтобы всецело предоставлять их теологам, когда началось уже изучение и обоснование науки, которую я назвал «наукой о половой жизни», понятие которой вполне уже фиксировано – в настоящее время врач является наиболее призванным заместителем теолога, чтобы заботиться об индивидуальной и социальной гигиене половой жизни. Если врачи в будущем, как сказал Гладстон, сделаются руководителями человечества, то уж они, во всяком случае, будут ими в сфере половой жизни, тем более, если они, опираясь на обширное знакомство с культурными и социальными условиями, всегда будут иметь в виду не только телесную, но и духовную сторону вопроса. Если со времени Августина половая жизнь, как «первородный грех», тяготеет тяжёлым бременем над человечеством, то когда-нибудь – я не сомневаюсь в этом – науке о половой жизни предоставлено будет освободить человечество от этого тяжелого бремени и привести его к естественному, биологическому взгляду на половую жизнь, осветив в то же время присущее ей культурное значение, чтобы облагородить, наконец, и сделать гармоничным инстинкт, который будет действовать как могущественнейший двигатель в телесном и духовном развитии человечества до скончания мира.
