Виктор Кандыба - Магия – энциклопедия магии и колдовства

Шаманское устное наследие у саами и других финно-угорских народов содержит множество историй, в которых оберегающие духи шаманов сражаются под видом животных. У лопарей это обычно олени, но могут быть и быки, киты, рыбы и разные другие существа, причем трудно понять, духи ли это самих шаманов, отправившиеся в иной мир в то время, как их тела остались лежать в коме, или же это духи, которым они покровительствуют. Эпизод с медведем в "Саге о Хрольве", бившемся на поле боя в то время, как Бодвар сидел в своей палатке, представляет собой пример такого "животного" – духа. Считалось, что этих духов можно использовать для того, чтобы причинить кому-то вред, и говорят, что русские лопари (группа саамов) до сих пор верят, будто злой noidi может принимать обличья медведя, волка, змеи или хищной птицы и отправляться за указанными ему жертвами.

…Самые впечатляющие истории, несомненно, связаны с превращениями в диких животных. В некоторых из них люди обращаются в диких свиней, но эти эпизоды имеют иной характер, чем эпизоды с превращениями в волков и медведей. Зверь очень сильный и довольно свирепый, кабан всегда ассоциировался с противоборством, со схваткой, и его изображение носили на шлемах, ножнах и мечах, а у германцев и скандинавов было принято боевое построение, из-за его конусовидной формы именуемое "свиньей" или "кабаньей головой", с передней частью, называемой "рыло", где находились два лучших воина, возглавлявших атаку. В сказаниях к превращениям в борова или свинью прибегают как к средству, чтобы вызвать отвращение у врагов и избежать их нападения, как, например, в рассказе о колдуне, который стоял в образе борова на страже и с приближением врагов разбудил находившихся в доме людей…

Полагаю, следует отметить, что не существует преданий или сказок, в которых люди превращались бы в лошадей. Локи (в скандинавской мифологии бог, который иногда вступает во враждебные отношения с другими богами, насмехается над ними, проявляя свой злокозненный характер, хитрость и коварство. – Ред.) обращался в кобылу, но предположить, что такой-то человек может последовать этому примеру, значило смертельно оскорбить его. Это было бы равносильно предположению, что этот человек способен на какие-то недостойные, отвратительные действия. Подобное оскорбление можно было нанести лишь возведением для этого человека позорного столба с деревянной лошадиной головой наверху – такой столб ставили, когда хотели призвать позор и несчастья на голову какого-либо злодея, для чего на лошадиной голове вырезали соответствующие руны. Мотивы этого обычая слишком сложные, чтобы их здесь рассматривать, и, хотя они имеют отношение к связанной с животными магии, они уведут нас в сторону от обсуждения непосредственно превращений.

Создается впечатление, что, как правило, эпизоды с превращениями в сагах рассказывались не "взаправду", хотя события, на фоне которых они якобы происходили, вполне возможно, имели место. Эти эпизоды служат художественным целям, внося в саги элемент фантазии, разжигая воображение слушателя и вызывая у него смех или страх, в зависимости от желания рассказчика. Но своими корнями, конечно, они уходят в народные предания. Вернер, рассуждая на тему возникновения у германцев личных имен, идущих от названий птиц и животных, приводит на этот счет две противоположные гипотезы: согласно первой, эти имена должны были приносить удачу, если судить по особым качествам носящих их зверей, а по второй – их давали из-за того, что эти имена часто встречаются в героической поэзии. Не может быть так, говорит он, чтобы обе теории оказались верными, но я, со своей стороны, не вижу, почему бы и нет. Очевидно, давность традиции использования в поэзии имен, связанных с животными, помогает выделить те особые качества, которые связывались с тем или иным зверем или птицей и которые, как считалось, были необходимы бойцу, и, давая их, надеялись придать будущему воину дополнительную силу, привлечь к нему удачу.

Корни воинского эпоса, а также охотничьей магии покоятся в очень далеком прошлом германцев, и вдохновляющим фактором на создание лучших историй с превращениями были дикие звери, обитавшие на севере Германии и в Скандинавии, а широкое распространение представления о духе-защитнике, существовавшее у финно-угорских народов, а также у многих других, должно было способствовать и распространению народных сказаний о людях, принимающих звериный облик. Выражениям, имеющим метафорический смысл, вероятно, давали в повествованиях буквальное толкование, а наивные верования, облекаемые в художественную форму, могли использоваться умелыми рассказчиками для выражения каких-то глубоких мыслей. Эти выражения и верования возникли благодаря тому, что люди далекого прошлого жили среди природы в непосредственной близости к миру животных, ощущая его неотъемлемой частью своего мира, и, являясь по большей части охотниками, имели широкие познания об их жизни, постоянно наблюдали за их поведением. Поэтому они всегда были готовы пугаться, забавляться или обманываться рассказами о людях, становящихся зверями, а сказители, как нынешние авторы, пишущие в жанре популярной литературы, выдавали своей аудитории то, что она желала…

Среди историков господствует мнение, что прокатившиеся по Европе в XVI и XVII веках массовые охоты на ведьм явились, по крайней мере частично, результатом верований, уходящих своими корнями в раннее средневековье или даже еще глубже. Такое предположение вряд ли кого-нибудь удивляло, т. к. большинство ученых, вполне естественно, привыкло смотреть на период зарождения культуры нового времени как на эпоху появления светского гуманизма и развития наук.

Однако в результате недавних исследований трактовка охоты на ведьм как последнего мрачного проявления средневекового духа потеряло свою убедительность. В ходе изучения причин антикодцовских истерий ученые находили все больше и больше оснований для того, чтобы считать их виновниками не жертвы, а самих охотников. Правда, эти исследования были ограничены в основном социальным аспектом проблемы. Исследователи больше интересовались тем, как люди пользовались обвинениями в колдовстве для борьбы с определенными социальными группами, чем тем, почему они считали ту или иную категорию людей одержимой колдовским умыслом, и здесь я хотел бы обратиться именно к этой стороне проблемы и в порядке гипотезы предложить такую идею: революция научной и особенно медицинской мысли, характеризующая поздний Ренессанс и являющаяся враждебной по своей сути и духу вере в колдунов и ведьм, фактически создала предпосылки для начала охоты на ведьм, стала ее главной движущей силой на протяжении двух столетий, когда эта мания и "новая наука" так странно сосуществовали.

Как же революция в медицине могла спровоцировать охоту на ведьм? Чтобы ответить на этот вопрос, нам следует коротко ознакомиться с достижениями медицины в конце эпохи Возрождения. То было время, когда Андреас Везалий (1514-1564), естествоиспытатель, основоположник анатомии, и его современники открыли, что многое в анатомии и физиологии Галена из того, что врачами средних веков считалось непреложными истинами, оказалось неверным. Эти открытия явились следствием широкого исследовательского движения, в ходе которого были обнаружены значительные несоответствия между существовавшей медицинской теорией и фактами. В средние века относящиеся к области медицины факты, если и могли временами поставить под сомнение правильность того или иного диагноза, всегда подтверждали медицинскую теорию в целом.

…В конце XV века правильность этого замкнутого и самодостаточного медицинского учения была впервые поставлена под сомнение. Впервые со времен античности стали широко известными медицинские данные, говорившие явно не в пользу галенизма. Их появление объяснялось многими факторами, включая возрождение неоплатонизма, распространение литературы по медицине после изобретения книгопечатания, улучшение организации деятельности медиков и появление новых болезней, завезенных из Азии и Нового Света. Все эти обстоятельства создали ситуацию, когда не только греко-римская медицинская система столкнулась со значительными проблемами благодаря новым, хорошо установленным данным, но и когда врачи, имеющие собственные идеи, получили возможность находить факты, подтверждающие либо опровергающие их. Неизбежным следствием такого нового, более "научного" подхода было постепенное изменение средневековых медицинских воззрений. Средневековый галенизм становился все более громоздким и нескладным по мере того, как один теоретик за другим дополнял и изменял его несложные положения, с тем чтобы привести это учение в соответствие со столь значительно изменившейся ситуацией в медицине. В конечном счете на передний план вышли новые теории, совершенно противоречащие положениям старого учения.