«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода - Вера Аркадьевна Мильчина
Угодником для иностранцев в Севилье служит некий священник, который, как я уже упоминал, простирает свою предупредительность так далеко, что сводит иностранцев с девицами, готовыми угождать всем желающим и известными всему свету, кроме чужаков. Думаю, нет другой страны, где стремление угодить было бы так же распространено и заходило так далеко, как в Испании. Бомарше превосходно изобразил это в фигуре Базиля[368]. Но в нем он показал только угодника, служащего доктору Бартоло и предающего своего патрона ради другого, более знатного; чтобы дополнить нарисованную им картину Испании, он должен был показать человека, угождающего всем вокруг: ибо, повторяю еще раз, Испания живет только таким угодничеством!.. и даже превзошла в преданности этой добродетели саму Италию! Объясняется это суровостью обычаев: в стране, где невозможно справляться со своими делами самостоятельно, приходится прибегать к услугам комиссионеров… Простите: но вы знаете мою маниакальную страсть к правдивости!..
Итак, вообразите эту картину: все мои кредиторы и друзья в сопровождении непременных двойников и даже «тройников» теснятся в комнате, и без того загроможденной остатками вчерашнего праздника, наполовину сельского, наполовину театрального, не помышляя о том, что этот способ прощания с веселыми обитателями Севильи, каким бы забавным он мне ни показался, лишь усугубляет неизбежные трудности отъезда докучными плодами развлечений; меж тем выяснилось, что я утерял осторожность; подсчитав общую сумму принесенных мне счетов, я заметил, что, если заплачу все свои севильские долги, мне не хватит денег на дорогу до Кадиса. Я, конечно, могу обратиться к своему банкиру, но время поджимает, а толпа напирает; впрочем, выбора нет, и я без проволочек отправляюсь к негоцианту, которому еще три недели назад предусмотрительно показал мой кредитив, чтобы удостовериться, что при необходимости смогу получить у него означенную там сумму. Я вхожу к негоцианту, истекая потом, поскольку на улице очень жарко, времени у меня очень мало, а нетерпение мое тем сильнее, чем больше дел предстоит мне сделать за короткое время, оставшееся до отъезда. Перед глазами моими постоянно является несчастный пакетбот; я слышу, как работает его паровая машина, ощущаю, как крутятся его колеса подо мной… без меня!..
Я едва нашел в себе силы отпустить моему банкиру все любезности, необходимые в данном случае больше, чем когда-либо; он с величайшими церемониями заверил меня в желании быть мне полезным… какового желания вовсе не испытывал: La casa es di uste; Io soi a su disposicion[369] и проч., и проч.; в конце концов, чтобы сократить обмен любезностями, я бормочу слова извинения и прямо говорю, что мне нужны деньги. Банкир просит показать мой кредитив; я не могу его найти. «Без этого я не могу вам заплатить», – говорит он, внезапно меняя тон и язык и как по мановению волшебной палочки обнажая свое истинное лицо. Даже на театре превращения не совершаются так быстро. «Но, сударь, вы ведь знаете, что у меня есть кредитив на ваше имя, я вам его показывал сразу по приезде в Севилью». – «Вы правы, сударь, – сухо ответствует он, – но в делах всего важнее порядок; я не могу вам заплатить, не имея в руках верющего письма от мадридского банкира». – «Но, сударь, вы знаете не хуже меня, что я уже приносил вам это письмо; оно не потеряно, я, должно быть, оставил его на постоялом дворе, но, если я сейчас отправлюсь туда за письмом, я опоздаю на пароход». – «Весьма сожалению, но заплатить вам не могу». – «Как, сударь, вы хотите сказать, что, если это письмо по какой-то случайности затерялось, я по вашей милости не смогу уехать из Севильи?» – «Я напишу в Мадрид и через две-три недели наверняка получу ответ, согласно которому смогу выдать вам деньги, в которых вы нуждаетесь; я в этом нимало не сомневаюсь…» – «Но это ужасно!.. Если мне придется потерять здесь три недели, это нарушит все мои планы; наступает лето, я не смогу путешествовать при такой жаре».
Тут, хладнокровно взглянув на часы, мой испанец говорит мне с кастильской флегматичностью – ибо он родом не из Андалузии: «До отхода пакетбота еще два часа; вы успеете съездить на постоялый двор за письмом и вернуться ко мне». – «Но у меня еще столько других дел». На это ответа не было.
Едва сознавая себя, ощущая, как кровь пульсирует в венах, а тревога возрастает с каждым ударом сердца, я возвращаюсь на постоялый двор, где мой спутник и наши слуги как раз заканчивают упаковывать вещи. «Вот и вы, – говорит мне Э., – пора расплатиться и двинуться в путь!..» Я бледен и в то же время пылаю жаром; я ничего не отвечаю. «Что случилось?» – «Я потерял кредитив!» – «Не может быть!» – «Может». – «Но вам поверят на слово?» – «Не дадут ни реала! Я вернулся поискать кредитив в своих бумагах. Дайте мне мой письменный прибор», – прошу я камердинера. «Он уже упакован». – «Не важно; достаньте его из сундука». Я получаю письменный прибор в свое распоряжение, осматриваю его, перерываю все бумаги – кредитива нет. Горячка моя перерастает в ярость, почти безумие при мысли о том, что из‐за злосчастного листа бумаги я обречен отказаться от всех своих планов и провести лето в Севилье. Здешний рай вдруг оборачивается отвратительной тюрьмой, рассадником заразы, где я подхвачу лихорадку, расстанусь с жизнью: воображение не только не отвлекает меня от всех неприятностей, но, напротив, преувеличивает их самым устрашающим образом. Я чувствую себя во власти какого-то хищного животного: этот хищник – я сам или, во всяком случае, часть
