Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова
Сравнение образов хрусталя, мрамора и льда позволяет выделить смысловые сходства и различия, на которых основан метафорический комплекс в сюжете поэмы. Хрусталь по сравнению с мрамором прозрачен и хрупок, и этим он подобен льду. Хрупкость хрусталя предвещает конец благополучной жизни Маруси в доме Барина и вместе с прозрачностью может иметь эротический смысл в символике свадебных одежд. Мифологическая основа свадебного ритуала как действия, маркирующего переход через символическую смерть, сказывается на всем комплексе образов прозрачности-безжизненности: Откуда сквозная такая?; В хрустальном, в кисейном; Мрамор ледовит; Рассветные сквози. Мрамор (возможна семантическая производность этого слова от традиционного эпитета из сочетания палаты белокаменные) и хрусталь – важные сущностные характеристики дома, в котором Маруся живет у Барина, т. е. места ее не-жизни, места испытания, границы между деревней (‘землей’) и небом – двумя настоящими домами героини.
На семантике образов хрусталя сказываются также его светопреломляющее свойство и способность разбиваться со звоном. В сцене превращения деревца в девушку читаем:
Как ударит из стремян.
Лунный луч по хрусталям,
Как взыграет, раскалясь,
Лунный луч во хрусталях
(П.: 146).
Финал поэмы изображает, как в левом окне появляется Нечеловецк / Свет! – Не гляди! (П.: 179), как Стклом-звоном ‹…› Грянули стеклы (П.: 180). Такой исход предвещали строки Не пожар – стеклы бьет: / Парень к девице льнет (П.: 134). Собственно, финал и предстает соединением света и звона (Молодца) с хрусталем (Марусей в хрустальном, в кисейном).
Звучание слова хрусталь сближает его с хрустом. В. И. Даль подчеркивает, что народ производит хрусталь от хрусткий (Даль-IV: 566)[103]. В эпизоде воплощения после первой смерти Маруся Стан запрокидывает, / Ручки выхрустывает ‹…› / Всеми суставчиками скуку выхрустывает (III: 306, 307). Строки Как ударит из стремян / Лунный луч по хрусталям, / Как взыграет, раскалясь, / Лунный луч во хрусталях следуют непосредственно за этими словами, что явно указывает на связь хруста с хрусталем в образной системе поэмы. Глагол выхрустывает в сцене превращения, как и образы хрусталя, маркирует границу между жизнью и смертью.
Мотивы хрусталя в свадебной лирике встречаются постоянно. Хрустальными называют не только рюмки и стаканы, но и, менее реалистично, зеркало и окно: Что уздрела, усмотрела / Да душа красная девица ‹…› / Да из косищата окошечка, / Да скрозь хрустальную стекольницу (57); и уж совсем алогично – берега (в параллелизме-иносказании о женихе): Из-под сахару реченька бежит ‹…› / Да бережка были хрустальные ‹…› / Да деревца-то виноградные ‹…› / Да еще кто у нас хорош, душа, пригож? / Да Васильюшка хорош, душа, пригож (206). Особо примечательно абсурдное – с точки зрения здравого смысла – обозначение хрустальными различных преград, например перегородки или детали ворот: Да залетала кинареечка / Ко соловушке во клеточку, / Да за серебряну решеточку, / Да за хрустальну переборочку (124); Да воротичка не отворятся, / Ой, да на пяту да не становятся, / Ой, да на пяту да на хрустальную, / Ой, на гвоздье на полуженое (220). В этом случае не подходит интерпретация эпитета как интенсификатора, его можно объяснить только семиотически – проницаемостью границ в переходных ситуациях.
Наблюдения показывают, что гиперболичность фольклорного слова не просто органично воспроизводится в языке поэмы, но и получает развитие в собственно цветаевской поэтической манере. Образная система произведения в то же время углубляет и мотивирует логику фольклорной поэтики.
Прилагательные-определения в поэме «Молодец», не относящиеся к собственно традиционным эпитетам, позволяют увидеть потенциал современного русского слова, основанный на функционировании этого слова в языке фольклора.
В поэме Цветаевой обращают на себя внимание сочетания существительных с такими прилагательными, которые не являются метафорами, но их значение отличается от современного. Характер семантического сдвига можно понять, исходя из комплекса речевых контекстов, в которых эти прилагательные могли бы стоять, а также из смысла других слов, которые могли бы занимать аналогичную позицию. Такое словоупотребление со смысловым сдвигом содержится уже в первой строфе поэмы: У вдовы у той у трудной / Дочь Маруся весела (П.: 117). Слово трудной характеризует женщину, жизнь которой – труд, живущую трудом и трудно. И. И. Срезневский приводит значения слова трудный, имевшиеся в древнерусском языке, – ‘утомленный трудом’, ‘страдающий’, ‘печальный’ (Срезневский). В словаре Даля зафиксированы значения слов труд – ‘болезнь’, ‘немощь’, ‘скорбь’; трудник – ‘мученик’; труждаться – ‘мучиться, биться, живучи в нужде, в бедности’, а также ‘мучиться долго, страдать в болезни, маяться перед смертью, бороться перед кончиною, лежать в агонии’; трудный – ‘удрученный, отягченный’ (Даль-IV: 436).
Значение прилагательного в строке У вдовы у той у трудной вполне соответствует смысловому комплексу этого слова в древнерусском языке и в говорах. Вместе с тем на семантику слова в поэме, несомненно, влияют и факты современного языка, ограничивающие его употребление. В современном языке определение трудный относится не к субъекту, а к объекту труда[104] (трудная задача), к обстоятельствам труда (трудные условия, трудный год), к самому процессу (трудный подъем в гору). Из-за стандартной сочетаемости прилагательного с существительными в несубъектных значениях слово трудной в тексте Цветаевой становится способным обозначить вдову как некий объект труда, а трудность – как судьбу. Это соотносится с философией человеческого бытия и в мифологическом сознании, и в картине мира Цветаевой.
Другое употребление этого прилагательного имеется в главе «Сын», когда говорится о чувствах Барина-отца:
Эх, да некому
Тобой похвастаться!
‹…›
Сласть невиданная!
Радость трудная!
(П.: 154).
Если в строке У вдовы у той у трудной семантический сдвиг приводит к актуализации этимологической образности прилагательного, то здесь, напротив, можно видеть пример деэтимологизации слова в оксюмороне, опережающий его
