История античной литературы - Наталия Александровна Чистякова
«Звездами» ораторского искусства II в. были известный богач и меценат Герод Аттик, увековечивший свое имя постройкой Одеона в Афинах, и Элий Аристид, претендовавший на роль второго Платона и Демосфена. В их произведениях окончательно выработались основные виды ораторской прозы — речь, письмо, диатриба, экфраза (т. е. описание памятника искусства или описание природы) и ряд других. Много сочинений сохранилось под именем Филострата. Носителями этого имени во II в. были трое или четверо риторов, связанных родственными узами, поэтому более точная атрибуция их сочинений является неразрешимой филологической проблемой. Наиболее известным из них принято считать обычно Филострата Второго (конец II — первая половина III в.). Он был автором «Жизнеописания софистов», содержащего небольшие, полные анекдотов биографии различных ораторов. Ему же принадлежит «Жизнеописание Аполлония Тианского» — изложение биографии жившего в I в. неопифагорейца, которого молва считала волшебником и чудотворцем. Как выбор героя, так и содержание произведения во многом определено вкусами и интересами ближайшего окружения императора Септимия Севера. Биография построена как рассказ от первого лица. Рассказчик, какой-то ученик, друг и спутник Аполлония, передает все, что он знает о своем учителе, что слышал и пережил сам, изображая его подлинным «божьим человеком», носителем и проповедником идеалов нравственности и аскетизма. Эта ареталогическая линия, уходящая к фольклорным преданиям и храмовым легендам, у Филострата причудливо переплетается с темами и мотивами увлекательного приключенческого повествования, в котором особую роль играют описания нравов и обычаев экзотических восточных стран, куда попадает мудрец. В этом отношении особенно показательны главы о пребывании Аполлония в Индии. Самым же известным и неоднократно копируемым произведением Филострата были «Картины», представляющие собой типичную экфразу, любимое упражнение риторических школ. В них писатель подробно описывает содержание картин одного из собраний Неаполя. Поражает меткая наблюдательность автора, его умение выделить главное, наконец, его старание разгадать человеческий характер. При этом Филострат никогда не забывает продемонстрировать свою образованность. Вот, например, как он описывает картину, где изображены киклопы:
...Оставь остальных в стороне, а вот здесь обитает Полифем, Сын Посейдона, самый свирепый из них; он насупил бровь над своим единственным глазом, широкий нос находит на губу, людей он пожирает, как самые дикие львы. Правда, сейчас он воздерживается от такой пищи, чтобы не показаться противным обжорой. Он влюбился в Галатею, резвящуюся вот в этом море, завидев ее с горы. Свирель у него под мышкой, он весь замер. Песня его чисто пастушеская: Галатея-де и бела, и надменна, и слаще винограда, и ей он растит ланей и медвежат. Так он поет под дубом, не ведая, где его овцы, сколько их и где их пастбище. Нарисован он к тому же в виде страшного обитателя гор, он потрясает гривой, стоящей дыбом (а каждый волосок величиной с сосну), и скалит острые зубы в прожорливой пасти, весь он оброс волосами — и грудь, и живот, и все тело до кончиков ногтей. По его мнению, он выглядит кротким, потому что влюблен, а все же он смотрит диким и затаившимся, точно зверь, вынужденный покориться. Галатея же резвится в тихом море...
(Пер. А. Егунова)
Повсеместное увлечение риторами, преклонение перед их мастерством, бесконечные споры и раздоры приверженцев различных философских школ, мистицизм, суеверия, религиозные искания своего времени зло и остро осмеял Лукиан, самый блестящий из представителей второй софистики, ставший затем ее злейшим врагом. Лукиан, которого Энгельс назвал Вольтером классической древности[109], был сирийцем из города Самосаты на Евфрате (ок. 120—180 гг.). Греческая культура не была для него родной; он знакомился с ней долго и постепенно, изучая греческий язык сначала в начальной школе, а затем у риторов, к которым бежал, бросив мастерскую скульптора, где учился. С огромным усердием овладевал Лукиан всем, что открыли перед ним его греческие учителя. В языке и стиле его ранних произведений уже чувствуется тонкий вкус иностранца, смакующего впервые открывшиеся ему прелести аттической речи. Ведя жизнь странствующего софиста, Лукиан много путешествовал; был в Малой Азии, в Греции, Италии и даже в Галлии. В декламационных речах «Лишенный наследства», «Фаларид», «Похвала мухе», и во многих других обнаруживается сильное влияние риторики, но в них же проявляется особая манера самого Лукиана, наблюдательного сатирика и скептика. Почти пародийной издевкой над стилем энкомия звучит похвала мухе. По всем правилам софистического искусства Лукиан славословит обыкновенную муху. Песня мухи напоминает ему звук «медовой флейты». Храбрость ее выше всякого описания, так как «пойманная... она не сдается, но наносит укусы». Ее вкус следует считать образцовым, ведь она первой стремится «отведать от всего» и «добыть мед с красоты».
В 40-х годах Лукиан бросил риторику и погрузился в изучение философии. В диалоге «Нигрин», представляющем собой приглушенную и тонко завуалированную сатиру на Рим и его порядки, Лукиан рассказывает о своей встрече с философом Нигрином в Риме. Симпатии Лукиана вскоре привлекла к себе стоическая и главным образом киническая философия. Первоначальное знакомство, а потом увлечение последней способствовали тому, что Лукиан стал отдавать предпочтение той распространенной среди писателей-киников форме изложения, которую он нашел в диатрибах Мениппа (см. стр. 198). В этот период возникают такие диалоги, как «Разговоры богов», «Прометей», «Морские разговоры», причем в некоторых из них, например, в «Разговорах гетер» или в «Тимоне» ясно ощутимо влияние аттической комедии. Во многих произведениях Лукиан беспощадно разоблачает догматизм, лицемерие и грубость философов. Так, в диалоге «Продажа жизней» Зевс и Гермес бойко распродают с аукциона руководителей философских школ, давая каждому соответствующую характеристику. В послании-памфлете «О философах, состоящих на жаловании» речь идет о тех, кто играет роль шутов и прихлебателей при знатных покровителях и, рассуждая о нравственности, забывает о ней, как только дело касается их самих.
Но особенно острыми и меткими оказываются те стрелы, которые Лукиан направляет в сторону религии. С позиций рационалиста он разоблачает отживающую античную религию с ее мифологией и бесчисленными антропоморфными богами, не щадит он и возникающее христианство, которое представляется ему одним из грубейших видов столь распространенных в его время суеверий. В «Разговорах богов» мифологические ситуации, закрепленные в литературной традиции, Лукиан изображает так, как их мог бы представлять современный ему обыватель. Божественный гомеровский Олимп превращается у Лукиана в типичный провинциальный город, где ссорятся, обжираются, дерутся, сплетничают и обманывают друг друга глупые, жадные и развратные жители. Подобно кумушкам-соперницам спорят жена Зевса Гера и его возлюбленная, богиня Латона. Миф о
