Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - Петр Александрович Дружинин
Достоевский обилием мучительства действует чисто физически на читателя, причиняя ему боль. Это основное, главное впечатление от его творчества. Он ставит героя в невыносимое положение, терзает его всеми терзаниями Дантова ада и на этой канве создает его образ. Он почти любуется иногда этими муками: страдания героя – момент наивысшего подъема мысли Достоевского. Он любит эти страдания – из них он черпает свой творческий подъем[90].
Через два года выходит по-русски уже более соответствующая собственно психоанализу книга И. Нейфельда «Достоевский»[91], немецкое издание которой вышло под редакцией З. Фрейда. Из этой книги русский читатель мог узнать о таких ранее неведомых (не только в контексте биографии Ф. М. Достоевского, но и в принципе) чертах психологии писателя («извращениях духовной жизни»), как эдипов комплекс, гомосексуальные наклонности, садизм, мазохизм, эксгибиционизм, анальный эротизм, эрогенность ротовой области… Вся эта химеричность внутреннего мира писателя настойчиво переносится в его творчество:
Сбивающиеся с пути, извращенные, дисгармонические характеры и душевнобольные составляют призрачную толпу героев Достоевского. Ни один из них не здоров душевно, ни один не живет жизнью обычных людей. Дикие, необузданные страсти руководят их поступками, они как бы оборачиваются своим бессознательным к читателю и открывают необычайные тайны своей душевной жизни[92].
В предисловии к русскому изданию книги П. К. Губер оговаривал, что «большой ошибкой было бы принять без критики все ее выводы»[93], однако такой силы диагностика, в особенности от лица прогрессивной западной науки, не могла не отразиться на восприятии личности Ф. М. Достоевского и его произведений в СССР.
Поскольку П. К. Губер был одним из наиболее авторитетных в те годы критиков, на основании выводов которого принимались решения о переводах зарубежных изданий, то можно видеть, как быстро накладывались ограничения на литературу, отражавшую ту же психологическую позицию, которая порицалась в книгах Ф. М. Достоевского: когда в ленинградском издательстве «Время» рассматривался вопрос публикации русского перевода получившей известность книги Германа Гессе «Степной волк» (1927), именно П. К. Губер отмечал необходимость сократить книгу «во-первых для цензуры, а во-вторых в интересах читателя» и писал следующее:
Этот роман… впрочем, это столько же роман, сколько психопатологический этюд и философский трактат, – несомненно создался под влиянием Достоевского и притом в особенности двух его произведений – «Двойник» и «Записки из подполья». Книга Г. Гессе и представляет собой записки такого подпольного немецкого человека, только гораздо более ученого и начитанного, нежели его русский прообраз[94].
Однако с конца 1920‑х годов психоанализ в целом, как и работы самого З. Фрейда (прежде всего, его предисловие к изданию «Братьев Карамазовых» 1928 года), уже не оказывали большого влияния на восприятие Ф. М. Достоевского в СССР; чего нельзя сказать еще об одной науке, которая в 1920‑е годы оказала не меньшее деструктивное воздействие на Ф. М. Достоевского. Речь о евгенике, и именно эта наука бросила на писателя темную, даже зловещую тень.
Главным виновником этого был М. В. Волоцкой – известный физический антрополог, автор работ по дерматоглифике, а также (или прежде всего) крупнейший пропагандист евгеники и общественный деятель на евгеническом поприще. В 1920‑е годы он много трудился над созданием марксистского извода этой расовой дисциплины: осознавая несовместимость буржуазной евгеники с задачами пролетариата, он не отступал:
Это ничуть не должно менять нашего отношения к евгенике в ее основной сущности. Ведь цель евгеники, повторяю, сознательное воздействие на процесс человеческой эволюции. В таком понимании евгеника чрезвычайно гармонирует с общими задачами советского строительства. Важно лишь, какое мы в нее вольем содержание[95].
Что касается того содержания, которое в евгенику «вливал» сам М. В. Волоцкой, то наибольший резонанс получила его убежденность в необходимости принудительной стерилизации:
К сожалению, в огромном большинстве случаев бывает очень трудно и даже, при современном состоянии науки, невозможно установить, почему та или иная семья отягощена такими наследственными болезнями, как гемофилия, шизофрения, маниакально-депрессивный психоз, слабоумие, различные физические уродства и конституционные аномалии и т. п. В настоящее время сравнительно гораздо более известно, как передаются наследственные болезни из поколения в поколение, чем то, как они первоначально возникают и под влиянием каких именно конкретных факторов это возникновение происходит. Поэтому, по отношению к таким дефектам, профилактическая селекция в той или иной форме (половая стерилизация, запрещение вступать в брак, сегрегация и т. п.) является пока единственным методом охраны интересов потомства[96].
В начале 1922 года профессор Н. К. Кольцов, основатель Русского евгенического общества, предложил М. В. Волоцкому заняться изучением рода Ф. М. Достоевского, и ученый приступил к работе[97]. В начале 1924 года антрополог обратился к А. А. Достоевскому, племяннику писателя, с письмом, по которому мы видим то, что именно интересовало исследователя:
О каждом из членов рода Достоевских желательно было бы знать точно или приблизительно время рождения (особенно важно отметить случаи близнечества), вступления в брак, если умер, то смерти, с указанием причины последней. Кроме того, сведения о каких-либо отличительных чертах характера, вкусах, способностях, одаренности (например литературной, музыкальной, научной), о странностях характера, а также и сведения об особенно тяжелых из перенесенных болезней, в особенности наследственного характера (алкоголизм, эпилепсия, слабоумие, душевные заболевания <по возможности с указанием формы заболевания и места лечения>, нервные подергивания, навязчивые идеи, менингит, рак, туберкулез, страсть к азартным играм и пр.). Из более мелких особенностей было бы интересно отметить, кто в роду был левша, отметив также и тех, кто был левшой только в детстве, а также тех, кто в одинаковой мере владеет обеими руками[98].
И уже в том же 1924 году стало понятно, что генеалогическая работа о Достоевских представляет этот род в крайне невыгодном свете, где любой биографический факт получает психиатрическую квалификацию и, по сути, разоблачается, то есть диагностируется абсолютная ненормальность Достоевских. Автор, который в озарении научной беспристрастностью ничуть не чувствовал никакого морального стеснения, делясь своими открытиями и с информантами, писал А. А. Достоевскому: генеалогическая таблица с отмеченными в ней алкоголиками «предназначалась, разумеется, не для печати», а только для изучения членами Евгенического общества, а «отдельные дегенеративные признаки представляют для меня, в данном случае, интерес лишь постольку, поскольку подтверждают связь гениальности с вырождением»[99].
Если А. А. Достоевский мирился с таким исследованием, то племянница писателя Е. М. Достоевская, получив родословную таблицу и увидев, что и ее отец там указан алкоголиком, прекратила с М. В. Волоцким всякое общение[100]. Внучатая племянница Ф. М. Достоевского Е. А. Иванова на закате дней писала С. В. Белову:
Захотелось написать Вам об одной очень неудачной книге – «Хронике рода Ф. М. Достоевского» М. В. Волоцкого. Я близко знала ее автора лет двадцать и могу сказать, что его кропотливый труд сильно испорчен его мировоззрением, а после всего, как всегда, цензурой, вычеркнувшей многие строки и этим исказившей весь смысл рассказа.
«Я – агностик», – любил говорить Михаил Васильевич. Он не признавал марксистского мировоззрения и отсюда во многих местах у него непонимание того положения, в котором оказалось после революции большинство интеллигентной молодежи.
Он верил в какие-то потусторонние грозные силы, в то, что над
