Достоевский и динамика религиозного опыта - Малкольм Джонс
Религиозный опыт […] связан с личным восприятием духовной реальности… Но для его точной оценки требуются зрелость, уверенность в себе, самопознание и чувствительность. Некоторые люди обладают множеством этих качеств, некоторым их явно не хватает, а некоторые незрелы, склонны к самообману, боязливы и глубоко предубеждены. Если бы религиозное понимание было похоже на индивидуальное знание, можно было бы ожидать, что религиозный опыт будет варьироваться от дико фантастических проекций личной неадекватности до позитивных и улучшающих жизнь трансформаций личности при столкновении с более широкой и глубокой личной реальностью [Ward 2004: 90].
Если Зосима явно принадлежит ко второй категории, то Ферапонт столь же явно принадлежит к первой. Наряду с тем, что своим появлением в решающий момент повествования он подчеркивает положительные черты Зосимы, он представляет собой радикальный вызов религиозным притязаниям, столь же разрушительный в своем роде, как и мировоззрение Ивана.
Отрывок, относящийся к отцу Паисию, сравнительно краток. Здесь Паисий сообщает Алеше то, о чем мы говорили в предисловии к этой главе — что наука отняла все, что когда-то считалось святым, но взяла части и упустила целое. Было невозможно создать другой более высокий образ, чем образ Христа. И как бы ученые ни пытались, результатом были только чудовища. То же самое можно сказать о Ферапонте и маленьком обдорском монахе. Алеша понимает, что обрел нового друга в лице отца Паисия, и читатели могут почувствовать, что нашли путеводитель, который проведет их через множество религиозных явлений, существующих в монастыре. Теперь Зосима зовет Алешу и говорит ему, что тот должен быть со своей семьей. Зосима обещает, что сохранит за ним его последнее слово на земле. Следуя наставлению старца, Алеша действительно обращается к отцу, который говорит ему, что порядочному человеку не подобает попадать в рай, если он действительно существует. Он верит, что человек засыпает и не просыпается, на этом все заканчивается. Если кто хочет, пусть поминает его в молитвах, а если нет, то и черт их возьми. Такова его философия.
Следующая важная аллюзия на религиозную тему снова появляется совершенно неожиданно, на этот раз в разговоре Алеши и Лизы, в котором Алеша говорит, что он монах, но, может быть, даже сам не верит в Бога [Достоевский 1972–1990, 14: 201]. Он всерьез предлагает Лизе пожениться через восемнадцать месяцев. Неясно, насколько то, что говорит Алеша, перекликается с сообщением Зосимы о том, что он не знает, что такое Бог, или с категорическим отрицанием Иваном его существования [Достоевский 1972–1990, 14: 124]. Неясно также, что каждый из них имеет в виду, но понятно, что для всех них существует очень тонкая грань между верой и неверием и что смещение от одного к другому слишком легкое. То же смещение видно и в разговоре Ивана с Алешей.
Ибо после этих вступительных сцен и нескольких глав, развивающих сюжет другими способами, читатель погружается прямо в идейную сердцевину романа. Иван знает, что по крайней мере для Карамазовых есть способ уменьшить экзистенциальное отчаяние перед небытием. Он говорит Алеше, что карамазовская жажда жизни будет сильнее ужасов человеческого разочарования в течение первых тридцати лет его жизни, после чего ее действие прекратится. Между тем он всей душой любит Европу (хотя и знает, что это кладбище) и клейкие весенние листочки. Алеша говорит, что прекрасно его понимает. Каждый должен любить жизнь больше, чем ее смысл. Первая половина жизни состоит в том, чтобы любить жизнь, вторая — в том, чтобы воскрешать своих мертвецов[65]. Отец намерен продолжать сладострастную жизнь до восьмидесяти лет. Иван также ссылается на молодых людей, говоривших в трактире о мировых, вековечных вопросах: существование Бога, бессмертие. А те из них, кто не верит в Бога, говорят о социализме и анархизме, о преобразовании всего человечества по новому порядку, что, по сути, то же самое, только с другого конца. Теперь Иван меняет свое мнение. Если Алеша заигрывает с идеей о том, что Бога не существует, то Иван играет с противоположной. Он говорит, что вчера у отца сказал, что Бога нет, только чтобы подразнить Алешу. Теперь он предлагает ему представить, что он действительно принимает Бога. Удивительно не то, что Бог существует, но то, что такая мудрая и святая идея могла закрасться в голову такого нечестивого существа, как человек. Иван решил не думать о том, создал ли человек Бога или Бог создал человека. Он хочет объявить Алеше, что он за человек на самом деле, чтобы тот не строил гипотез. Он заявляет, что принимает Бога прямо и просто. Но если Бог существует и если он сотворил Землю, то сотворил ее в соответствии с евклидовой геометрией и сотворил человеческий разум с представлением только о трех пространственных измерениях, хотя есть ученые, которые идут дальше этого и сомневаются, что вся Вселенная была создана в соответствии с Евклидом. Иван говорит, что если он и этого не понимает, то как же он может рассуждать о Боге? Он не может решать вопросы, не принадлежащие этому миру. Он советует Алеше не думать о том, есть Бог или нет. Такие вопросы едва ли доступны существам с евклидовым умом. Итак, он принимает Бога охотно, с его мудростью и его намерениями, совершенно неизвестными нам; он верит в порядок и смысл жизни, в вечную гармонию, в которой мы все должны слиться, в Слово, по которому томится Вселенная, и которое было с Богом и которое есть Бог и так далее. Он принимает Бога, но не принимает его мир. Он убежден, как младенец, что страдания залечатся и сгладятся и что в конце концов, когда придет конец света, откроется что-то столь ценное, что сможет удовлетворить каждое сердце и все оправдает. Но он этого не принимает. Алеша просит его объяснить причину.
После раздела, в котором Алеша говорит, что сомневается в вере, Иван фактически признает, что он верит в Бога. С мыслью Алеши о том, что люди должны любить жизнь больше, чем ее смысл, согласны оба, хотя это резко контрастирует со всем содержанием легенды о Великом инквизиторе, которой Иван вскоре развлечет своего брата. Однако вскоре становится
