Данте Алигьери и театр судьбы - Кирилл Викторович Сергеев
Итак, элегический слог Уголино, его минорная протяжность – лишь ширма, за которой скрывается страшный грех и неумолимая логика звериной кары. Слова графа об общеизвестности его земной жизни оказываются лишь неумелой, жалкой попыткой скрыть правду, однако попытка эта, кажется, удается: Данте молча выслушивает скорбную повесть и обвиняет пизанцев в жестокости, заставившей умереть ни в чем не повинных детей. Он умело создает иллюзию своей легковерности, и читателю кажется, что флорентиец, поддавшись на уловку, за повествованием о детях забыл про страшный грех предательства. Но эта иллюзия рассеивается, едва мы внимательно всмотримся в текст: записывая рассказ злосчастного духа, Данте, словно бы случайно, немного сгущает театральный трагизм, и то, что должно казаться трогательной повестью, превращается в искусную ложь. Данте уличил Уголино самым изощренным способом, каким только мог сделать, превратив плач пизанца в фальшивое представление. Но злая шутка флорентийца оказалось слишком утонченной для легковерных потомков – наивных поклонников добродетелей республиканского Рима. То, что для Данте было искусным гротескным преувеличением, для поклонников классицизма стало гимном сыновнему долгу, и мы, следуя им, идем по проторенной дороге, на которую флорентиец и не думал ступать.
Но такой немного циничный взгляд на повествование не объясняет того личного, человеческого интереса, какой Данте проявил к судьбе узников Башни Голода. Что-то в рассказе Уголино заставило флорентийца с особым внимание слушать страшную исповедь. Дослушав повествование, Данте проклинает Пизу, «допустившую невинных к такому кресту». О чем мог думать флорентиец, говоря о tal croce, могло ли это ему напомнить нечто из опыта его жизни? С известной осторожностью я могу представить себе причину, по которой Данте столь эмоционально говорит о безвинных детях: он сам, будучи изгнан из Флоренции, обрек на подобную участь и своих детей. Конечно, трудно сравнивать голодную смерть с тяготами изгнания, но в обоих случаях было несправедливо карать тех, кто провинился лишь своим рождением в злосчастной семье. Казалось бы, трудно различить в образе Уголино черты, сближающие его с Данте, однако, представляя себе трагическую участь правителя Пизы и его ближних, не мог ли в ней флорентиец увидеть отражение своей страшной судьбы, если бы ей было угодно привести его и его ближних к костру, как то повелела приговорившая его к смерти Синьория родного города?
Я не скажу ничего нового, сравнив Данте с естествоиспытателем. Флорентиец уподобляет себя свече, помещенной между двух зеркал, – его отражение бесконечно умножается в зеркалах созданного им текста и исчезает из виду, теряясь в корнях и кронах слов. «Комедия» – удивительный оптический прибор, раскалывающий живущую в нем тень своего создателя на множество световых фрагментов, неясных бликов, разноцветных пятен. Разъединенный Данте встречает повсюду лишь свой взгляд, его прозрачная плоть распадается, возвращаясь в первичный хаос Эмпедокловой вселенной. Данте – пантеистический бог своего текста, растворенный в каждом его элементе, в каждой букве и ее звучании.
Умноженные отражения поэта рассеяны в Аду с исфаханской щедростью, и Данте, спускаясь в глубь воронки, собирает в переметную суму «Комедии» семена своих непроросших судеб. Обойдя адские поля, флорентиец обретает знание о тех возможных мирах, в которых он мог бы существовать и которые привели бы его в инфернальные области уже не как любознательного путешественника, но как вынужденного постояльца. Четыре судьбы, чьими символами стали четыре наиболее известных фрагмента Ада, предстают перед Данте словно межевые знаки, отмечающие развилки, раздвоения, поворотные точки его жизни, когда от выбранного в данный момент пути зависело конечное спасение. Первый из этих «перекрестков» – встреча с Беатриче и мистическая любовь, сделавшая соседскую девочку небесной заступницей, обладающей властью провести «своего верного» живым через загробные миры. В образе Франчески перед флорентийцем предстала иная дорога его жизни, по которой он шел бы, останься Беатриче для него земной женщиной. Момент выбора небесной любви и отказ от любви человеческой определил дальнейшую его судьбу, ознаменовав первый шаг Данте на пути к спасению.
Следующим перекрестком судьбы был приорат Данте и последовавшая затем политическая катастрофа. Перед флорентийцем стал выбор, кем остаться – поэтом или политиком, спасти свою душу поэтической теологией или потерять ее ради призрачной политической победы, что в любой момент может обернуться поражением. Данте выбрал поэзию и тем спас свою душу. Увидев мраморный гроб Фаринаты, странник мысленно благословил час, когда он решил оставить позади себя партийную борьбу. Победи император Генрих строптивых флорентийцев, Данте бы оказался на месте умершего под отлучением гордого гибеллина, одновременно и победившего, и спасшего свой родной город.
Следующей поворотной точкой судьбы флорентийца был момент, когда он решился обратиться к духовному странствию, заручившись небесной помощью. Отважившись на труд, сравнимый лишь с трудом ветхозаветных пророков и святого Иоанна, Данте вступил на опасный путь, ибо ему необходимо было увериться в высшей помощи и небесной благосклонности, с которой райские души будут взирать на его труды. Переступив через страх, он поверил в свою избранность и приступил к созданию «Комедии». Увиденный в адском пламени Улисс не мог не напомнить страннику тот священный трепет, что испытал он, отважившись миновать адские врата и войти в «мир без людей».
Последним перекрестком, лишь предугаданным Данте, был перекресток его смерти. Флорентиец не мог знать свою судьбу, но, следуя ее логике, предположил, что благой выбор, сделанный им вначале, обеспечит и благой конец. Став вне политики, флорентиец тем самым, быть может, спас свою жизнь и жизнь близких и избежал жестокой смерти, на которую его могли обречь враги. Слушая рассказ Уголино, Данте думал о той странной логике, что управляла его жизнью и вместо бесславной или трагической смерти дала ему возможность увидеть загробные миры, заповедные для живых.
Эти четыре эпизода действительно вскрывают логику жизни Данте, будучи взаимно обусловленными: не будь выбора божественной любви, у флорентийца не было бы высшего заступника и проводника, он уподобился бы самонадеянному Улиссу и погиб его смертью; не откажись он от политики, он мог бы умереть как Уголино. Выбрав правильный путь, Данте, с одной стороны, сохранил себе жизнь для написания сакральной поэмы, с другой же стороны, заручился поддержкой высшей силы для реализации своего циклопического замысла. «Комедия» возникла на перекрестке этих двух путей – пути выживания и пути божественной помощи.
Однако четыре «интермедии», разыгрываемые
