Битвы за храм Мнемозины: Очерки интеллектуальной истории - Семен Аркадьевич Экштут
В-третьих, гласное обсуждение сюжета картины на страницах печати было исключено. Даже очень образованный зритель не мог — с первого взгляда и без посторонней помощи — идентифицировать персонажей художника с реальными историческими личностями XVIII столетия, о которых, впрочем, он тоже знал очень немного. И в 1874 году никто не помнил тех подробностей и нюансов, что почерпнул автор при внимательном и заинтересованном чтении мемуаров, изданных Вольной русской типографией за полтора десятилетия до открытия Передвижной выставки. За эти 15 лет в стране отменили крепостное право и начали проводить Великие реформы, а царь Александр II пережил несколько покушений. Умер Герцен, задолго до смерти перестав быть властителем дум. Толстой, друг и многолетний корреспондент Ге, уже начал писать «Анну Каренину», но пока что не завершил работу, — и «мысль семейная» не стала еще всеобщим достоянием. В истории искали непреложные законы и видели результат деятельности не героических личностей, а народных масс. Русская культура вступила в последнюю четверть XIX века под знаком крепнущего пафоса демократизма. Эта тенденция вышла на первый план и в течение десятилетий оставалась доминирующей. Поэтому стремление живописца запечатлеть семейную драму августейшей фамилии, чтобы сквозь эту драму постичь ход российской истории, не вызвало ни сочувствия, ни понимания — и «Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы» могла быть воспринята зрителем только как досадный анахронизм.
Приложения
1. Герцен А. И. Предисловие к «Запискам императрицы Екатерины II» // Герцен А. И. Полное собрание сочинений и писем / Под редакцией М. К. Лемке. Том IX. Петербург: Литературно-Издательский Отдел Народного Комиссариата по Просвещению, 1919.
С. 379–380.
Царствование Екатерины I было кратковременно. После нее корона продолжает переходить по воле случая, с одной головы на другую: от бывшей ливонской кабатчицы к мальчишке (Петру II), от Петра II, умершего от оспы, к герцогине курляндской (Анне), от герцогини курляндской к принцессе мекленбургской, жене принца брауншвейгского, правившей от имени грудного ребенка (Ивана). От этого ребенка, появившегося на свет слишком поздно, чтобы царствовать, корона перешла к девушке, родившейся чересчур рано, — к Елизавете. Это она явилась представительницей законного начала!
Традиции были нарушены, прерваны; петровская реформа разъединила народ и государство; государственные перевороты, дворцовые революции не прекращались. Ничего не было прочного. Ложась спать, жители Петербурга никогда не знали, в чье царствование они проснутся. Да этими переменами жители и не особенно интересовались. В сущности, они касались лишь немногих немецких интриганов, ставших русскими министрами, немногих крупных вельмож, поседевших в вероломстве и преступлениях, и Преображенского полка, который, подобно преторианцам, являлся распорядителем короны. Для других же ничто не менялось. Говоря «других», я имею в виду лишь дворянство и чиновничество, ибо о безмолвной массе народа — народа придавленного, печального, оглушенного, немого, никто не беспокоился. Народ оставался вне закона, пассивно принимая те ужасные испытания, какие всеблагому Господу угодно было ниспосылать ему. С своей стороны, он нисколько не интересовался призраками, которые нетвердыми шагами взбирались по ступеням трона, скользили, словно тени, и исчезли в Сибири, либо в казематах. Народ был уверен, что его во всяком случае будут грабить. Ведь его социальное положение было вне зависимости от каких бы то ни было случайностей.
С. 384.
При чтении этих «Записок» изумляет постоянное забвение одной вещи, словно она не имела никакого значения. Мы говорим о забвении России и народа. Это — характерная черта той эпохи.
Зимний дворец со своей администрацией и военною машиною представлял собою отдельный мир. Подобно кораблю, плавающему на поверхности воды, он не имел с обитателями океана никаких отношений, кроме разве того, что поедал их. Это было государство для государства. Устроенное на немецкий лад, оно навязало себя народу, как завоеватель. В этой чудовищной казарме, в этой необъятной канцелярии царила сухая непреклонность, словно в военном стане. Одни отдавали и передавали приказания, другие молча повиновались. И был лишь один пункт, где человеческие страсти снова вспыхивали бурно и трепетно. Таким пунктом был в Зимнем дворце домашний очаг — не нации, но класса. За тройною цепью часовых, в грубо украшенных салонах зарождалась лихорадочная жизнь, с ее борьбой и интригами, с ее драмами и трагедиями. Здесь-то и решались судьбы России — в сумерках алькова, среди оргий, независимо от доносчиков и полиции.
Лондон, 15 ноября 1858 г.
С. 593.
Напечатано в книге «Mémoires de l’Impératrice Catherine II, écrits par elle-même et précédés d’une préface par A. Herzen», Londres, 1859, во 2-м ее издании — 1859 г., по-немецки в «Memoiren der Kaiserin Katharina II, von ihr selbst geschrieben. Nebst einer Vorrede von A. Herzen», Hannover, 1859 и во 2-м ее издании 1863 г., по-шведски в «Kejsarinnan Catharina II-s Memoirer, skrifna af henne själf, jämte ett företäl af A. Herzen, I–II», Upsala, 1859 и по-датски в «Memoirer skrevne af hende selv. Udgivne af Alex. Herzen». Kjöbenhavn, 1859. В русском издании «Записок императрицы Екатерины II. Издание Искандера. Перевод с французского», Лондон, 1859, предисловие не появилось.
2. [Стасов В. В.] Николай Николаевич Ге: Его жизнь, произведения и переписка / Сост. В. Стасов. М.: Типо-литография Т-ва И. Н. Кушнерев и К°, 1904.
С. 246–248.
Ге отступился от сюжета с царем Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном, но жажда писать новую картину крепко мучила его, особливо после успеха
