Семен Экштут - Тютчев: Тайный советник и камергер

Семен Экштут

ТЮТЧЕВ: ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК И КАМЕРГЕР

…Деятельность этого человека, столь замечательного во многих отношениях, не соответствовала тем необыкновенным способностям, которыми он был одарен. Я не перестану утверждать, что ему всегда недоставало случая, сцены и публики, словом — обстоятельств, его достойных. Про Тютчева можно сказать то, что говорил великий Мирабо об одном из своих предков: «За неимением титула, он обладал внутренней ценностью».

О Федоре Ивановиче Тютчеве написаны несколько книг и сотни статей, чтение которых убеждает лишь в одном — в принципиальной невозможности разгадать загадку, заданную этим человеком мировой культуре. Даже его родная дочь сомневалась в том, что ее отца можно безоговорочно отнести к числу людей, полагая его скорее духом, нежели человеком. Собственная жизнь была его главным произведением — и он относился к ней так же легко и беззаботно, как к текстам своих стихов и их дальнейшей судьбе.

Блистательный и остроумный собеседник, Тютчев повсюду был желанным гостем: все им восхищались и высоко ценили его непревзойденные остроты — и никто не взял на себя кропотливый труд собрать и систематизировать их при жизни автора. «Тютчевиана» вышла в свет спустя полвека после его смерти, когда непосредственное восприятие тютчевских острот, каламбуров и эпиграмм было безвозвратно утрачено.

Нужны были обширные комментарии, чтобы разъяснить любопытным потомкам, в чем заключалась соль иных острот, и в свое время понятных только узкому кругу посвященных. Судьба не дала ему своего Эккермана, вот почему его блистательные устные импровизации практически не дошли до нас[1].

Обществом Тютчева дорожили члены Императорской фамилии и великосветские львицы, восторженные барышни и недоверчивые студенты, седые сановники и маленькие дети. Поражавший современников исключительными по своей прозорливости мрачными предсказаниями будущего, он еще при жизни приобрел репутацию Кассандры, но благополучно избежал ее участи. Ему безнаказанно сходили с рук такие выходки, за которые любой другой человек неминуемо поплатился бы репутацией, карьерой, изгнанием, свободой…

Притягательная сила, исходившая от этого человека, не знала преград. Обаянием его личности были покорены такие разные люди, как император Александр II и его жена императрица Мария Александровна, сестра государя великая княгиня Мария Николаевна и его тетка великая княгиня Елена Павловна, граф Александр Христофорович Бенкендорф и князь Александр Михайлович Горчаков, Александр Иванович Герцен и Иван Сергеевич Аксаков…

Никто и никогда из древнего дворянского рода Тютчевых не поднимался так высоко. Подобно известному чеховскому персонажу, наш герой дослужился до чина тайного советника и имел две звезды — высшие степени орденов Святого Станислава и Святой Анны. Он был пожалован придворным званием камергера, а две его дочери стали фрейлинами — это был знак высочайшего благоволения к их отцу. Вместе с тем карьеру Тютчева нельзя назвать блестящей, а жизнь и судьбу — лишенной противоречий, безоблачной и счастливой. Его необычайная одаренность никем не подвергалась сомнению, но она реализовалась лишь в малой степени: дипломат, так и не сумевший получить сколько-нибудь заметный пост, не говоря уже о месте посла при дворе одной из великих держав; пророк, чья вещая сила предвидеть грядущие бедствия не была востребована современниками; поэт, при жизни издавший всего два небольших стихотворных сборника, да и то сделавший это не по собственной воле; политический мыслитель, проживший долгую жизнь, но так и не нашедший времени привести в систему свои воззрения; любовник и муж, приносивший несчастье всем женщинам, которые его любили.

Федор Иванович еще при жизни имел репутацию человека гениального, обладая при этом уникальным свойством: у него никогда не было врагов, завистников и даже недоброжелателей. Современников восхищал его дар предвидения, что, впрочем, не мешало им сохранять всегдашнее спокойствие перед лицом грозящей катастрофы. Вот почему, когда наступал неизбежный час расплаты, катастрофа лишь укрепляла авторитет Тютчева — и никто не спешил бросить камень в пророка и, хоть таким способом, компенсировать собственное легкомыслие. Однако изрядная доля легкомыслия была присуща и самому пророку. Человек, десятилетиями живший в Западной Европе и всегда находившийся в курсе всех наиболее существенных новостей ее политической и интеллектуальной жизни, ухитрился не заметить идущей там полным ходом промышленной революции. Экономическая сфера жизни общества его не интересовала. Экономика была просто изъята из его картины мира, в значительной степени мифологизированной. Эта картина позволила ему создать ряд гениальных лирических стихотворений и написать несколько талантливых публицистических статей, в которых автор выявил наиболее существенные тенденции в политической и идеологической сферах жизни современной ему Европы. В то время как заграница была закрыта для большинства россиян, исколесивший всю Европу Тютчев-дипломат охотно пользовался комфортом и различными материальными благами, которые несла с собой европейская цивилизация. В это же время Тютчев-поэт просто не обращал никакого внимания на реалии практической жизни, порожденные этой же цивилизацией, и абстрагировался от них. Он покойно катился в удобном купе железнодорожного вагона, восхищался победой человека над пространством, радовался тому, что «города протягивают друг другу руки», но не думал о том, благодаря чему стало возможно всё это. Тютчев-пророк воспринимал западную цивилизацию достаточно глубоко, но весьма избирательно: он имел представление о красном Западе и пролетаризации населения, но не размышлял ни о промышленном перевороте, ни о развитии тяжелой промышленности, породившей железные дороги. Задолго до того, как Германия стала единым государством, ее территория была покрыта густой сетью железных дорог, однако Тютчев увидел в этом прежде всего несомненное житейское удобство. «Спустя некоторое время вся Германия, благодаря железным дорогам, займет на карте путешественника не больше места, чем занимает сейчас одна из ее провинций»{1}.

И здесь следует подчеркнуть одно очень существенное различие между двумя нашими гениями. Для Пушкина, болезненно переживавшего свою ссылку в деревенской глуши, значимыми приметами недоступной ему европейской цивилизации были вещи разнородные. Их он и перечисляет в письме Вяземскому: «Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, англ<ийские> журналы или парижские театры и <бордели> — то мое глухое Михаиловское наводит на меня тоску и бешенство»{2}. Таким образом, паровозы, пароходы, хорошо изданные журналы — всё это для Пушкина приметы цивилизации, до которой России еще далеко. Впоследствии он как издатель «Современника» привлечет к сотрудничеству в своем журнале князя Петра Борисовича Козловского, дипломата, известного знатока римских классиков, и закажет ему статью «Краткое начертание теории паровых машин». Напомню, что в это время в Российской империи не было еще ни одной действующей железной дороги, а ветка от Петербурга до Царского Села только строилась. Пушкин считал эту статью столь важной, что даже в канун дуэли просил Вяземского напомнить Козловскому о ней!