Свобода последнего слова - Самуил Аронович Лурье
А как бывает? О чем и речь. Про что и книга.
Автор: именно тот человек, которому есть что сказать.
Вот уж кто не нуждается ни в чьих дифирамбах. Известен, уважаем и любим.
Практически – классик. Полка написанных им книг стоит любого университетского курса. (А уж с моим Ленинградским ордена Ленина ЛГУ имени Жданова и не сравнить.)
Есть среди них такие, что просто обидно было бы не прочитать, – мои, по крайней мере, представления об очень важных сюжетах были бы гораздо бедней и темней.
Без большой книги Якова Гордина о 14 декабря – с названием обдуманным, а таким не заманчивым: «Мятеж реформаторов». (Нанял бы он, что ли, кого-нибудь – придумывать заглавия; хотя, несомненно, умеет и сам не хуже никого, вспомнить хотя бы: «Вашу голову, император!» – была у него такая пьеса; но, видать, слишком дорожит точностью; небось думает – точность бесценна.) До Гордина это было просто собрание схем – многие подтвердят, я почти не шучу: вот неправильный прямоугольник – Сенатская площадь, заштрихованный кружок пониже центра – Медный всадник, цифрами обозначены воинские части, красным пунктиром – положение искренних выразителей, черным – типичных представителей. Вообразите, если хотите, четыре пушечных залпа, – и это всё.
Гордин что-то такое сделал с фактами (или они что-то сделали с ним: собравшись в огромном количестве, привиделись ему подряд и превратились как бы в воспоминание, как если бы он сам участвовал в заговоре и приходил на площадь, но сумел скрыться) – эти самые факты без малейшей перемены выстроились по смыслу и сами себя рассказали голосами тогдашних людей, на глазах превращаясь в их судьбы.
Скажем прямо: Гордин этих несчастных – декабристов – спас. (И между прочим – хотя это очень существенно – не отрекся от них потом, в пресловутые наши дни.) А как еще это назвать: был столбец фамилий (с датами в скобках) – стали опять лица, характеры, мнения. Реальные люди. Пореальней – да и посимпатичней – многих нынешних.
Правда, я подозреваю, что в книге Гордина они немножко умней, чем были тогда, в 1825-м. Он склонен выводить актеров – идеологами. Вообще почти всегда недооценивает роль глупости, случайности и страстей.
Люди у него живут, как мыслят.
Но будь иначе – кто, кроме сугубых специалистов, стал бы читать его в полном смысле ученый труд про какого-то там князя Дмитрия Голицына. Восемнадцатый век, первая треть – ну кому какое дело, о чем препирались на своем чудовищном воляпюке эти страшные и забавные существа в пудреных париках.
Кто бы поверил, что интеллектуальный уровень дискуссии был повыше, чем на знаменитом Первом съезде народных депутатов СССР, а повестка дня – почти та же самая.
Это очень, очень серьезная вещь – «Меж рабством и свободой». Политический триллер – и политический же катехизис. Тоже и без нее не обойтись.
Ну а в «Право на поединок» возвращаешься, как все равно домой: сплошь знакомые имена. Как будто к вам в руки попал мемуар самого осведомленного из современников Пушкина. Только с так называемым воздухом времени произведен странный и трудный опыт, наподобие физического: воздух удален, перед нами историческое время в чистом виде – вещество, состоящее из человеческих мыслей, в значительной степени – из надежды на другое, на лучшее время, на будущее, а без нее настоящее сворачивается, тускнеет и гаснет, и даже Пушкину не хочется жить.
Про «Крестный путь победителей» скажу только вот что: это превосходный роман. И по-моему, его герой необыкновенно похож на автора.
Казалось бы – что общего? Якова Гордина так и видишь в академической шапочке и в мантии – оксфордской, скажем. Так и слышишь приветственные речи, в которых обязательно его наименуют: последний русский историософ.
И это будет сущая правда. Он добывает из истории – смысл.
Но – не отделяя (может быть, и не отличая) этот смысл от смысла собственной жизни. По роду занятий просветитель, по призванию он – деятель. Не теоретик, а стратег. Хотя полагает главной задачей текущего момента – анализ тактики.
Он написал не четыре книги, а двадцать четыре или даже больше. В этой – будем считать ее двадцать пятой – сходятся основные мотивы всех остальных.
Можно читать ее как конспект исторической концепции. А можно – как политическую программу приличных людей.
Для меня интересней всего было следить за роковой схваткой грамматических наклонений: вроде бы вот-вот сослагательное – несравненно более предпочтительное – прорвется в реальность; но не тут-то было: бессмысленное изъявительное непременно применит какую-нибудь бесчестную уловку и опять сделает его тем, чему не бывать.
Полвека назад в 31-й аудитории филфака был студенческий диспут. Яков Гордин сказал блестящую речь. Я тогда услышал его впервые. Восхитился. Текстом, интонацией, осанкой, повадкой. Он сразу показался мне таким, каким и оказался по ходу дальнейшей жизни: умным, смелым и – тогда еще было это смешное слово – принципиальным.
Так и восхищаюсь с тех пор; привык, знаете ли, за столько лет.
2014
Предисловие к изданию: Яков Гордин. Пушкин. Бродский. Империя и судьба. В 2 томах. М., 2016.
Незнайка на войне
Не будь эта книга так хорошо написана – так искусно безыскусно, – читать ее было бы тяжело, а все равно – надо.
Лев Разумовский рассказывает о вещах невеселых – и о некрасивых – и даже об отвратительных. И в том числе о таких, про которые почти ничего никому неизвестно: потому что до него почти никто не решился рассказать.
Люди с похожим опытом большей частью погибли на войне. А кто уцелел – молчал, чтобы не сгинуть в лагере.
Мы – их дети – помним это угрюмое молчание фронтовиков.
Оттепель развязала кое-кому память. Оттепель и неотступный гнев на лживую послевоенную «военную» литературу.
Огромная – до неба и во весь горизонт – стена вранья окружила войну. (Прочная до сих пор, разве что поросла мхом.)
Большие писатели проделали в ней большие проломы. Виктор Астафьев, например, Василь Быков.
А Лев Разумовский проделал пролом небольшой. Но заглядывать в него страшно. И видно – очень далеко. (Хотя после войны он не в писатели пошел, а, как и мечтал, в скульпторы, попутно стал игрушечных дел мастером, – но вот же и литературный дар в нем постоянно и скрытно горел; бывают такие люди.)
История очень простая. Жил на свете счастливый советский мальчик.
Он вырос в семье, где все любили
