Поэтика Достоевского - Михаил Михайлович Бахтин
9 Нижеследующую концовку III главы, посвященную опять-таки социальности слова, Бахтин не включил во вторую редакцию.
10 В заключительных страницах первой редакции, содержащих уточнение Бахтиным его термина «идея» (не совпадающего с категорией Платона) и размышление об «общине в миру» – они не вошли во вторую редакцию, – можно расслышать отголосок воззрений Серебряного века. У Бахтина они фундаментально переосмыслены и включены в контекст его философии диалога.
Примечания к статье «К переработке книги о Достоевском»
Серия фрагментов ПКД была написана в 1961 году в связи с подготовкой Бахтиным к печати второй редакции своей книги о Достоевском. Впервые эти заметки были опубликованы в сборнике «Контекст-1976» (М., 1977. С. 296–316: «План доработки книги "Проблемы поэтики Достоевского"»). Заголовок ПКД взят составителями книги ЭСТ при перепечатке заметок (ЭСТ. С. 308–327). К публикуемой подборке примыкают фрагменты, написанные в то же время (см.: Бахтин М. М. "К переработке книги о Достоевском. II" // Диалог. Карнавал. Хронотоп. Витебск, 1994. № 1. С. 70–82).
В ПКД конспективно изложена бахтинская концепция полифонического романа Достоевского и, в неразрывности с ней – основные представления диалогической онтологии. В данных черновых фрагментах Бахтин намечает направления своей будущей работы над новой редакцией книги. Прежде всего, вопрос для него стоял о существенном изменении самой концепции диалога – о введении понятия «карнавализованного» диалога, отсутствовавшего в книге 1929 года. В четвертую, фактически новую главу книги Бахтин вводил обширный материал, связанный с карнавальной традицией, которая была изучена им в 30–40-е годы в связи с работой над книгой о Рабле и размышлениями об истоках жанра романа. Новое издание книги о Достоевском, по замыслу Бахтина, отраженному в ПКД, призвано обосновать принадлежность творчества Достоевского линии «карнавализованной» литературы, уходящей в древность. Затем, именно в ПКД впервые был обоснован термин «металингвистика» (введенный в Д и не разработанный в первой редакции) и заложены основы «металингвистического» метода исследования художественной прозы. При таком анализе язык – «слово» произведения – изучается в принадлежности его конкретных элементов тем или иным субъектам высказываний; за языковым планом обнаруживается сфера «диалогического» («социального») общения личностей, а также социальных общностей. – Наконец, в ПКД поставлена задача разработки проблемы новой активной авторской позиции в полифоническом романе. Специально проработаны такие аспекты содержания книги о Достоевском, как «архитектоническая» природа смерти вместе с ее изображением (Достоевским в сравнении с Л. Толстым) и показ исповедального слова. Стоит отметить, что ряд идей ПКД в Д развит не был. В зародыше остались темы «Достоевский и сентиментализм», «катастрофа у Достоевского», равно как сопоставление диалога у Достоевского с диалогом у западных романистов. Некоторые свои устойчивые представления (об «изображении» Достоевским «духа» героя, о принципах «диалогической» этики – использовании «избытка видения» «другого») Бахтину именно в ПКД удалось выразить с особым блеском (см. с. 449–450, 460).
1 Рассуждая о синхронии и диахронии языковой жизни, Ф. де Соссюр проводит сравнение между функционированием языка и игрой в шахматы: «И здесь и там налицо система значимостей и наблюдаемое изменение их. Партия в шахматы есть как бы искусственная реализация того, что в естественной форме представлено в языке» (Соссюр Ф. Курс общей лингвистики // Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 121).
2 Данный тезис бахтинской теологии утверждает, в сущности, традиционное представление о том, что человек сотворен Богом свободным существом. Правда, Бахтин не принимает во внимание другой стороны этого представления – постулат о неотвратимости Божественного (трансцендентного) возмездия (мир традиционной теологии «завершен» и «монологичен» в терминах Бахтина). Очевидно, мир Достоевского, по Бахтину, – адекватнейшая модель действительного мира. Интуиции Бахтина относительно «имманентной» свободы героев Достоевского близки соответствующей концепции Бердяева. Ср.: «Достоевский берет человека отпущенным на свободу (…) и исследует судьбу его на свободе, открывает неотвратимые результаты путей свободы» (Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского. Указ. изд. С. 126).
3 В статье Г. М. Фридлендера «Роман "Идиот"» (в сб.: Творчество Ф. М. Достоевского. М., 1959. С. 173–214) содержится критика бахтинской концепции полифоничности «Идиота» (с. 211). В ПКД Бахтин намечает путь полемики с Фридлендером.
4 Lettenbauer W. Russische Literaturgeschichte. Frankfurt/Main, 1955. S. 250.
5 Ср.: «Все герои Достоевского – он сам, одна из сторон его бесконечно богатого и бесконечно сложного духа, и он всегда влагает в уста своих героев свои собственные гениальные мысли»; также «диалектика» Ивана и других героев – это собственная «диалектика» Достоевского (Бердяев Н. Откровение о человеке в творчестве Достоевского. С. 64, 70 соотв.).
6 Возникновение и становление личности (я) в диалоге – общее место диалогической философии. Ср., напр.: «Через Ты человек становится Я». – Бубер М. Я и Ты. Указ. изд. С. 311.
7 Понятие «социальности» Бахтин использует в трудах 20–40-х годов данном смысле: по существу, его интересует «атом» социума – диалог «я» и «ты». В поздних его трудах «социальность» – термин со специфическим (очевидно, отнюдь не марксистским) значением.
8 Ср. прим. к с. 84 Д.
9 У Бахтина есть примечательная заметка «Имя и прозвище», написанная в 40-е годы (см. публикацию: Бахтин М. М. Дополнения и изменения к «Рабле» // Вопросы философии, 1992, № 1. С. 146–148). В ней, в частности, говорится: «Собственное имя (…) является наиболее глубоким и существенным выражением (…) прославляющих, хвалебных, чисто благословляющих (…) начал языка. (…) Его сущность – благословение и хвала. (…) Имя по сущности своей глубоко положительно. (…) (Особая сторона имени – это «я» в чужих устах, я для другого в положительном аспекте)». Следует подчеркнуть «архитектонический» момент бахтинской концепции имени: мое имя обладает смыслом только в устах другого, и именно поэтому с ним связана утверждающая, оправдывающая окраска. В иных диалогических концепциях имя собственное также трактуется как элемент речи, а не языка. Так, согласно Ф. Розенцвейгу, имя эквивалентно воззванию (Anruf): «Будь самим собой!» И это означает, что я, именуемый, как раз в то мгновение могу начаться – начаться, вступив в разговор (Casper В. Das dialogische Denken. S. 142). Имя в диалогической философии – это не моя сущность, но призыв, оклик в устах другого. Очевидно, здесь налицо принципиальная противоположность онтологическим – «имяславческим» теориям имени. Ср., напр.: «Именем выражается тип личности, онтологическая форма ее, которая определяет далее ее духовное и душевное строение»; имя – «последняя выразимость в слове начала личного (как число – безличного), нежнейшая, а потому наиболее адекватная плоть личности» (Священник Павел Флоренский. Имена. М., 1993. С. 70–71).
10 Эстетическому видению «тела» и «души» человека посвящен трактат АГ, в котором Бахтин уже подступает к проблеме видения «духа» (глава «Смысловое целое героя»). О том, что предметом изображения Достоевского была именно область духа,
