Пушкин и компания. Новые беседы любителей русского слова - Борис Михайлович Парамонов
Помнится, в самой повести герой-рассказчик, то есть как бы сам Пушкин, уезжая со станции, просит дочку смотрителя поцеловаться с ним – и уносит самую приятную память об этом поцелуе. В общем, простые люди пушкинского времени не такие уж обиженные и оскорбленные, причем на обоих концах социальной лестницы.
И. Т.: «Порой белянки черноокой младой и свежий поцелуй».
Б. П.: Не без этого, не без этого. Но все эти внеурочные развлечения не характеризовали тогдашнюю крестьянско-помещичью жизнь во всем ее объеме. Крепостное право оставалось, как его ни освежай поцелуями или даже внебрачными детьми, барской привилегией. Серьезность жизни никем не отменялась, и серьезные люди думали о серьезном, в частности о серьезной литературе. Вот отсюда и идут требования критического и сатирического реализма от русской литературы, и в зависимости от этих требований строится тогдашняя литературная табель о рангах. Вот тут и возникают Чернышевский с Гоголем. И как вы его ни трактуйте сейчас или потом, а тогда он был на месте, на почетном месте первого русского критика.
И. Т.: Первым был Белинский, он, кстати, и заговорил о русскости Гоголя, несколько сместив тему с малороссийской почвы. Надо же было первым делом ввести Гоголя в большую русскую литературу из малороссийского этнографического гнезда. И грех было бы пройти мимо Григоровича с его «Антоном Горемыкой».
Б. П.: Конечно, не прошли, и Григорович с этой вещью остался в большой русской литературе (хотя, на мой вкус, главная его заслуга перед ней – открытие Достоевского и Чехова). Но поговорим о заслугах Чернышевского. Конечно, не он открыл Гоголя, а Пушкин, Гоголь уже срывал аплодисменты в императорском Александринском театре, когда школяра Чернышевского еще и на галерку не пускали.
И. Т.: Да, премьера «Ревизора» – 1836 год. Чернышевскому еще… лет восемь.
Б. П.: Но вот проходит двадцать лет. И классиков уже нет в живых – ни Пушкина, ни Гоголя, – а вполне возмужавший критик берет перо и начинает выносить вердикты. И вот перед нами эти самые «Очерки гоголевского периода русской литературы». Или другое приставшее название – «О русской натуральной школе». И вот как он берет быка за рога:
Таким образом, несмотря на проблески сатиры в «Онегине» и блестящие филиппики «Горя от ума», критический элемент играл в нашей литературе до Гоголя второстепенную роль <…>. Ничего определенного не было в ее содержании, – сказали мы, – потому, что в ней почти вовсе не было содержания. Перечитывая всех этих поэтов – Языкова, Козлова и проч., дивишься тому, что на столь бедные темы, с таким скудным запасом чувств и мыслей, успели они написать столько страниц, – хотя и страниц написано ими очень немного, – приходишь, наконец, к тому, что спрашиваешь себя: да о чем же они писали? и писали ли они хотя о чем-нибудь, или просто ни о чем? Многих не удовлетворяет содержание пушкинской поэзии, но у Пушкина было во сто раз больше содержания, нежели у его сподвижников, взятых вместе. Форма была у них почти всё, под формою не найдете у них почти ничего.
Таким образом, за Гоголем остается заслуга, что он первый дал русской литературе решительное стремление к содержанию, и притом стремление в столь плодотворном направлении, как критическое. Прибавим, что Гоголю обязана наша литература и самостоятельностью. За периодом чистых подражаний и переделок, какими были почти все произведения нашей литературы до Пушкина, следует эпоха творчества несколько более свободного. Но произведения Пушкина все еще очень близко напоминают или Байрона, или Шекспира, или Вальтера Скотта. Не говорим уже о байроновских поэмах и «Онегине», которого несправедливо называли подражанием «Чайльд-Гарольду», но который, однако же, действительно не существовал бы без этого байроновского романа; но точно так же «Борис Годунов» слишком заметно подчиняется историческим драмам Шекспира, «Русалка» – прямо возникла из «Короля Лира» и «Сна в летнюю ночь», «Капитанская дочка» – из романов Вальтера Скотта.
Вот видите, как Чернышевский трактует всю догоголевскую литературу: чуть ли не вся – подражание западным образцам! Не считая стихов, но стихи вещь не важная, да и то чуть ли не всё из лорда Байрона. Совершенно четко ставится веха: Гоголь! И критик продолжает:
То ли теперь? – повести г. Гончарова, г. Григоровича, Л. Н. Т., г. Тургенева, комедии г. Островского так же мало наводят вас на мысль о заимствовании, так же мало напоминают вам что-либо чужое, как роман Диккенса, Теккерея, Жоржа Санда. Мы не думаем делать сравнения между этими писателями по таланту или значению в литературе; но дело в том, что г. Гончаров представляется вам только г. Гончаровым, только самим собою, г. Григорович также, каждый другой даровитый наш писатель также, – ничья литературная личность не представляется вам двойником какого-нибудь другого писателя, ни у кого из них не выглядывал из-за плеч другой человек, подсказывающий ему, – ни о ком из них нельзя сказать «Северный Диккенс», или «Русский Жорж Санд», или «Теккерей Северной Пальмиры».
И вывод однозначный:
Только Гоголю мы обязаны этою самостоятельностью, только его творения своею высокою самобытностью подняли наших даровитых писателей на ту высоту, где начинается самобытность.
Впрочем, как ни много почетного и блестящего в титуле «основатель плодотворнейшего направления и самостоятельности в литературе», – но этими словами еще не определяется вся великость значения Гоголя для нашего общества и литературы. Он пробудил в нас сознание о нас самих – вот его истинная заслуга, важность которой не зависит от того, первым или десятым из наших великих писателей должны мы считать его в хронологическом порядке. Рассмотрение значения Гоголя в этом отношении должно быть главным предметом наших статей – дело очень важное, которое, быть может, признали бы мы превосходящим наши силы, если бы большая часть этой задачи не была уже исполнена, так что нам, при разборе сочинений самого Гоголя, остается почти только приводить в систему и развивать мысли, уже высказанные критикою, о которой мы говорили в начале статьи; – дополнений, собственно нам принадлежащих, будет немного, потому что, хотя мысли, нами развиваемые, были высказываемы отрывочно, по различным поводам, однако же, если свести их вместе, то не много останется пробелов, которые нужно дополнить, чтобы получить всестороннюю характеристику произведений Гоголя. …Гоголь важен не только как гениальный писатель, но вместе с тем и как глава школы – единственной школы, которою может гордиться русская литература, – потому что ни Грибоедов, ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Кольцов не имели
