Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова
Стилистически эти формы маркированы как элементы социального просторечия:
Птички поют языком в мартý
детским, звенящим, ласковым —
старые песни (те, что коту
пелось налево сказками).
Надя Делаланд. «Капли стекают в тихую муть…» [179] ;
Говорят, кто родился в маю,
Как ни прячься за тюлевой шторой,
Всё тоска догрызется, который,
Похватает игрушку свою
И качает на самом краю.
Мария Степанова. «Невеста» [180] ;
Не кляни, навь-судьба, клятием кукушечку,
Не клинь впереклин кликушечку горькую,
На калиновом кусту не калечь кукушаточек.
Полетит она слеподырая за коломенскую версту,
Найдёт криком-крикмя Христа на кресту,
Залетит ко Христу в смерть-пазуху.
Сергей Круглов. «Кукушечка» [181] ;
Вот уже бересту
скручивало пламя.
На жестяном листу
блины выпекались сами.
Михаил Дидусенко. «Я ли где-то прочел…» [182] ;
И мне глаза тот дым, я помню, ел.
В то лето Белый конь в сердца смотрел.
Что видел он? – Звериную тоску,
Да седину у многих на виску.
Олег Охапкин. «Белый конь» [183] ;
На усу моем хвоста
Чистой речи белый мед
В соловьиных языках
И под выпивку сойдет
Анри Волохонский. «Алеше по случаю праздника» [184] ;
А наутро – глянешь в запад
На обиженных полях
Там железный ходит лапоть
В ячменю и в журавлях.
Анри Волохонский. «Фома…» [185] ;
Коль рыло спит на самом алтарю,
Так дух уже взыскует чифирю.
Иль грезит о другом каком безвредном пьянстве.
Так – на Руси, иначе – в мусульманстве.
Анри Волохонский, Алексей Хвостенко. «Русский и Интеллигент» [186].
Ненормативная флексия -у может быть спровоцирована нормативной в однокоренных словах, например, в саду → в зоосаду:
Все забудешь: имя и беду,
Поезд жизни, лязгнувший на стыке…
В Доме скорби, как в зоосаду,
В час обеда – радостные рыки.
Ольга Бешенковская. «В Доме скорби свечи не горят…» [187].
У Александра Левина в стихотворении о коте форма на дому противопоставлена ее фразеологической связанности:
Толстый Василий лежал на дому,
розовым носом спускаясь во тьму.
Запахи лавра, лаванды и роз
Толстый Василий имел через нос.
Ах, Толстый Василий, твой дом на холме
розовым носом сияет во тьме.
Великий надомник, сиятельный князь,
ты наш во тьме негасимый вась-вась.
Александр Левин. «Толстый Василий» [188].
Норма предполагает флексию -у в предложном падеже слова дом (с предлогом на), когда речь идет о работе, которая выполняется за зарплату дома (она и называется надомной работой), или когда говорится врач (портниха, нотариус) принимает на дому[189]. В тексте же предлогу на придается буквальное пространственное значение, а следующей строфе подвергается деконструкции слово надомник.
У Владимира Строчкова форма в … полкé является элементом цитаты из песни, звучавшей в фильме Евгения Карелова «Служили два товарища»[190] (первые три строки стихотворения со всеми их диалектно-просторечными грамматическими формами полностью совпадают со строками песни):
Служили два товарища, ага.
Служили два товарища, ага.
Служили два товарища в однем и тем полке.
Сидели два товарища тихонько в уголку.
Один из них был Эрихом, ага.
Один из них был Эрихом, ага.
Один из них был Эрихом, Марией был другой.
В угле они сидели и оттуда ни ногой.
Вот Эрих и Мария, и ага,
Вот Эрих и Мария, и ага,
Был умных два товарища, а третий был дурак.
Служили оба-трое, ну а третьим был Ремарк.
Служили два товарища примером, ага,
а третий был, паскуда, офицером, да-да.
И были два товарища, к примеру, два бойца,
а третий был писатель, ламца-дрица-гоп-ца-ца.
Вот пуля прилетела, и ага,
другая прилетела, и ага,
и третья прилетела, и подумала, ага,
и мимо пролетела: глаз нецелкий у врага.
А первая-вторая, и ага,
попали вдвох в товарищей, ага,
и вот уж два товарища лежат в земле сырой,
и нет уж двух товарищей, а третий стал герой:
зарыл он двух товарищей, ага,
забыл он двух товарищей, ага,
а вспомнил двух товарищей – и написал роман.
Изрядное чудовище товарищ был Ремарк.
Владимир Строчков. «Служили два товарища, ага…» [191].
В четвертой строке автор демонстративно не рифмует полкé — уголке, а вместо этого продолжает грамматическую тему ненормативного предложного падежа формой в уголку. Далее включается семантическая игра с омоформами слов угол и уголь: В угле они сидели и оттуда ни ногой. В конце текста появляются абсурдная синтаксическая рассогласованность фразы (Был умных два товарища) и абсурдное числительное оба-трое.
Весь этот грамматико-семантический карнавал порожден тремя именами Ремарка, автора знаменитого романа «Drei Kameraden», в русском переводе «Три товарища», а также устойчивым представлением о том, что в персонажах романов воплощаются разные черты личности авторов.
В стихотворении Марии Степановой грамматическая аномалия в своем уму основана, прежде всего, на фразеологическом подтексте:
Было, не осталося ничего подобного:
Сдобного-съедобного, скромного-стыдобного.
Чувства раздвигаются, голова поет,
Грязно-белый самолет делает полет.
Ничего под праздники не осталось голого:
Ты держись за поручни, я держусь за голову,
У нее не ладятся дела с воротником,
И мигает левый глаз поворот-ни-ком.
(Горит золотая спица,
В ночи никому не спится.
– ЮКОС, ЮКОС,
Я Джордж Лукас.
Как вам теперь – покойно?
Что ваши жёны-детки?
Все ли звездные войны
Видно в вечерней сетке?
Спилберг Стиви,
Что там у нас в активе?
Софья Коппола,
Где панорама купола?
Ларс фон Триер,
Хватит ли сил на триллер?)
Лётчица? наводчица; начинаю заново,
Забываю отчество, говорю: Чертаново,
Говорит Чертаново, Банный, как прием?
Маша и Степанова говорят: поём.
А я ни та, ни ся, – какие? я сижу в своем уму,
И называть себя Марией горько сердцу моему,
Я покупаю сигареты и сосу из них ментол,
Я себя, как взрывпакеты, на работе прячу в стол,
А как стану раздеваться у Садового кольца —
