Подлинная история Константина Левина - Павел Валерьевич Басинский
[о]: С бодрым чувством надежды на новую, лучшую жизнь он в девятом часу ночи подъехал к своему дому. Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей в его доме роль экономки, падал свет на снег площадки пред домом. Она не спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал на крыльцо. Легавая сука Ласка, чуть не сбив с ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и хотела и не смела положить передние лапы ему на грудь.
Любопытно, что почти такая же зеркальная встреча ожидает и Каренину в петербургском доме.
[о]: Первое лицо, встретившее Анну дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.
Возможно, это – случайная параллель, и сам Толстой не придавал ей значения. (Хотя сравнение собаки и ребенка не такое уж странное, как может показаться.) Тем более что разница между возвращением Анны и возвращением Левина из Москвы огромна. В Москве начинается роман Анны, а в Петербурге он продолжается. Вернувшись в деревню, Левин на целый год выпадает из романного пространства. На время Левин перестает быть частью сложной любовной пентаграммы: Анна – Кити – Каренин – Вронский – Левин.
И это его в целом устраивает.
[о]: Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «Так же краснел и вздрагивал я, считая все погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? Теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Конечно, Левин не может быть полностью равнодушен. Воспоминание об отказе Кити и встрече со своим соперником Вронским будет терзать его еще долгое время. И вопрос не только в уязвленной гордости, хотя это очень важно. Главное, что Кити и Вронский разрушили его мечты о семейной идиллии, как Анна и Вронский разрушили аналогичные мечты Кити. В этом Левин с Кити похожи. И в этом залог того, что оба на руинах своих былых мечтаний когда-то построят крепкий и надежный семейный дом.
Это и есть их с Кити роман, в котором участвуют легкомысленный соблазнитель Вронский, коварная прелестница Каренина и посредники Стива и Долли.
Если бы этот роман не имел продолжения, если бы Левин случайно не встретил карету с Кити, которая после лечения за границей отправилась в имение своей сестры Долли, если бы он из-за своей гордости не решился на новое предложение Кити, то вся «арочная» структура «Анны Карениной», о которой Толстой писал Рачинскому, рухнула бы. Мы действительно имели бы две параллельные истории: Анны, Каренина и Вронского – и Левина с деревенским домом, старой няней, собакой Лаской и сельскохозяйственными заботами. Но все равно остается вопрос: не является ли это «стяжение» двух историй в один роман искусственным? Где здесь тот самый «замок», который держит весь «свод» и которым так гордился Толстой, когда писал Рачинскому об особой архитектуре романа?
Кто такой Константин Левин, кроме того, что он – старательный помещик и деревенский домосед?
В романе есть две системы измерения личности – светская, столичная и «мирская», деревенская. В деревне Левину непросто. Как однажды остроумно написала в своих дневниках жена Толстого Софья Андреевна: «Сельское хозяйство – это борьба за существование с народом». Крестьяне готовы обманывать Левина на каждом шагу, когда он пытается сделать свое хозяйство более прогрессивным. В каждой такой попытке они видят какой-то подвох, новую усовершенствованную систему эксплуатации их тяжелого труда. Они портят и ломают дорогие сельскохозяйственные машины и в идеале мечтают вернуться к сохе. Это страшно злит Левина. Порой он чувствует свое бессилие в «борьбе за существование с народом» и готов бросить заниматься хозяйством. Тем не менее в деревне он свой, а в городе – чужой.
По столичной оценочной системе Левин – это классический социопат. Научное определение социопатии такое: «Расстройство личности, характеризующееся антисоциальностью, игнорированием социальных норм, импульсивностью, иногда в сочетании с агрессивностью и крайне ограниченной способностью формировать привязанности». Каждый из этих симптомов проявляется в Левине, как только он приезжает в Москву…
Вот он оказывается на пороге присутствия, которое возглавляет его приятель Облонский. Заведение серьезное, непосредственно подчиненное петербургскому министерству, в котором служит Каренин. Левина тут никто не знает. Судя по тому, как на него с любопытством смотрят сослуживцы Стивы, он вообще здесь впервые. И – что же он делает? Не снимая бараньей шапки и тулупа, за которым не видно его приличного костюма, Левин рвется напролом в кабинет начальника, пугая сторожа. Разумеется, сторож не пускает нахального «мужика», тем более что в кабинете Стивы идет утреннее заседание. Но шуму Левин успел наделать много. Это дошло до Стивы:
[о]: – Кто это входил? – спросил он у сторожа.
– Какой-то, ваше превосходительство, без спросу влез, только я отвернулся. Вас спрашивали. Я говорю: когда выйдут члены, тогда…
– Где он?
– Нешто вышел в сени, а то все тут ходил. Этот самый, – сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
Что происходит? Левин никогда не бывал в казенных учреждениях? Он, который успел поработать в земстве и мировым посредником? Он, который устраивает в России дела его живущей за границей сестры? Конечно, бывал, и не раз. Почему же он ведет себя таким образом? И почему не просит доложить о своем приходе?
Стива – хороший психолог и знает о болезни своего старого друга. Он обращается с ним ласково, но как с больным:
[о]: Степан Аркадьич стоял над лестницей. Добродушно сияющее лицо его из-за шитого воротника мундира просияло еще более, когда он узнал вбегавшего.
– Так и есть! Левин, наконец! – проговорил он с дружескою, насмешливою улыбкой, оглядывая подходившего к нему Левина. – Как это ты не побрезгал найти меня в этом вертепе? – сказал Степан Аркадьич, не довольствуясь пожатием руки и целуя своего
