Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова
Интересны примеры, где глагол *mьlčati выступает в значении ‘неметь (об органах тела)’. Этот устойчивый ряд немой ‘не говорящий’ – неметь ‘терять способность движения’ усиливает понимание того, что речь воспринималась как движение (Меркулова 1994: 103).
Второй контекст со сравнением самолетик <…> замолчит, как стрелка на весах еще более наглядно изображает прекращение движения. Заметим, что о шуме самолета при этом ничего не говорится – это образ зрительный.
Сравнение молчишь, как зима в третьем контексте, которое можно интерпретировать как ‘холодно молчишь’, связано также с изображением зимнего замирания природы.
Очевидно фразеологическое происхождение перифрастических номинаций субъекта и объекта молчания в сочетаниях золота молчат (см. стр. 173 этой книги) и серебро молчим – от пословицы слово серебро, а молчанье – золото:
Люди своей войны, мы поем цитаты,
произнося добро, серебро молчим,
ноты больны, что проиграл с листа ты,
женщины вставят обратно ребро мужчин.
Давид Паташинский. «гном с огнем» [1406].
У современных поэтов встречаются примеры синестезии, связывающие молчание и со светом, и с тьмой:
Но в яме неба есть свои жильцы:
там тоже оживают мертвецы —
их губы молча произносят свет
и лишь на миг смыкаются, слабея,
но в это время в небе виден след
ползущего куда-то скарабея.
Светлана Кекова. «Размышления над картой звездного неба» [1407] ;
Черных бусин блеск жесткокрыло спрятав
темносветлым швом, равнодушной стражей,
слепо лес молчит, но всегда в оружье
воинство хвои.
Татьяна Нешумова. «Эстонские картинки. 1. черника» [1408] ;
вот и ухаб а вот
яма совсем, дружок,
скорбные паруса,
вербные небеса,
скарб без тебя живет,
солнце других сожжет,
может пора в забой
окна молчат слюдой
Давид Паташинский. «наверное он не прав…» [1409].
В стихотворении Нади Делаланд молчание связывается с запахом того, что если и пахнет, то только свежестью:
Смотрящим в зеркало, шагнувшим в эту глубь,
вдохнувшим ртуть ее, отравленную звоном —
назад не вырваться. И вымолвленам губ
молчать дождем, травой и запахом озона.
Надя Делаланд. «Смотрящим в зеркало, свое лицо потом…» [1410].
Итак, примеры синтагматических аномалий в контекстах с глаголом молчать и его производными показывают, что современные поэты находят самые разнообразные грамматические способы отразить множество функций молчания. Именно полифункциональность молчания в коммуникации способствует максимальному проявлению потенциальных возможностей русской грамматики.
Глагол молчать в современной поэзии очень часто приобретает объектную, адресную, инструментальную, векторную валентности, встречается в конструкциях с зависимым инфинитивом и сам может быть зависимым инфинитивом другого глагола. Многие контексты сообщают о молчании на каком-либо языке.
Глагол молчать часто становится переходным или проявляет признаки синкретизма переходности и непереходности.
Активизируются многие предлоги (для глагола – скорее послелоги): на, из, в, от, за.
В художественных тропах и фигурах, в частности в сравнениях, генитивных метафорах, перифразах, оксюморонах, плеоназмах и тавтологических сочетаниях, тоже встречаются синтагматические аномалии.
В некоторых случаях обнаруживается этимологическая регенерация глагола молчать и его производных.
Н. Д. Арутюнова пишет, что в художественной литературе и публицистике на молчание переносятся признаки говорения, при этом она приводит примеры семантических признаков (Арутюнова 2000: 429). Современная поэзия показывает, что на молчание переносятся и многочисленные грамматические связи глаголов речи и эмоций (говорить, кричать, ругаться, плакать и мн. др.), а также валентности однокоренных слов. В таких случаях можно было бы говорить о грамматической аттракции.
Семантика сообщения и несообщения позволяет видеть потенциальную энантиосемию слова молчать.
Стихи современных поэтов очень убедительно показывают, что «в понимании молчания произошел сдвиг со звуковой стороны речи на содержательную» (Арутюнова 2000: 429)[1411].
Заканчивая раздел о глагольной сочетаемости, приведу стихотворение Полины Барсковой, демонстрирующее роль аналогий в синтаксисе:
Isaiah 44:2
И сказал Иакову:
Не бойся никого
Не верь никого
Кроме одного
Буду Boh буду вздох
Буду Бог я поток
Ты – семя моё
Я время твоё
И сказал Иакову:
Будешь мой.
Пой:
Не верю никому
Не боюсь никому
Только одному.
Я твой гость
Ты мой счёт
Ты всё то, что течёт
Я всё то, что растёт
Я – твой рот, твой род.
Пусто мне и во мне,
Везде солнце, камни,
Ящерицы на стене
Тужат обо мне,
Черноптицы в вышине
Кружат обо мне.
Кто же это, кто же тот,
Кто идёт ко мне?
Al tiro avid Yakov:
Не боюсь никого
Не смеюсь никого
Не верю ни в кого
Кроме Бога одного.
Полина Барскова. «Прямое управление» [1412].
Итак, поэтические эксперименты с глагольным управлением и примыканием демонстрируют различные импульсы текстопорождения. На уровне системных связей языковых единиц это ассоциации синтагматические: я тебя скучаю, люблю и верю; парадигматические, особенно синонимические: садился в стул, этимологические (собою стоит кипарис) и фонетические (лодка уснула в берег); таксономические (и зубами перед жизнью ничего не говорит). На уровне тропов актантные сдвиги чаще всего взаимообразно связаны с метафорой и метонимией. На валентную деформацию в некоторых текстах влияет и собственно стиховая структура: рифма, ритмическая структура исходных слов и субститутов, анжамбеман.
Во всех проанализированных примерах поэты разрушают идиоматичность словосочетаний, и часто это преодоление связано с фразеологическим импульсом порождения деформированных конструкций. Во многих случаях аграмматизм оказывается изобразительным; заметна тенденция к неузуальной грамматикализации полнозначных глаголов.
В целом поэтические тексты с деформацией глагольной сочетаемости (это касается и синтаксической и семантической валентности) свидетельствуют о значительном изобразительном и когнитивном потенциале валентных свойств глаголов и убеждают в том, что
всякий языковой знак, будучи системой отношений, черпает эту систему отношений из того или иного функционирования бесконечного источника мышления и может варьировать эту систему отношений тоже бесконечными способами (Лосев 1982: 118).
Говоря словами Н. Н. Леонтьевой, язык валентностей – это «онтологическая категория, соотнесенная с нашей оценкой значимости вещественного мира» (Леонтьева 1998: 36).
Добавлю, что и с восприятием невещественного мира тоже.
На примере глагольной сочетаемости в поэтических текстах можно видеть, что именно она способствует очень значительному увеличению той информации, которая передается художественными средствами.
ГЛАВА 13. ГРАММАТИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ В СТИХОТВОРЕНИИ ЕВГЕНИЯ КЛЮЕВА «НА ЯЗЫКЕ ПИРАХА»
Когда Клюев должен был заниматься наукой, он занимался поэзией. А когда должен был заниматься поэзией – наукой. Однажды Дмитрий Сергеевич Лихачев, летом предпочитавший вести научные беседы в саду, сказал ему: «Почему Вы во время разговора смотрите на жасмин, а не на собеседника, – словно поэт!» Клюев устыдился и отвел глаза от жасмина. Когда он снова посмотрел на жасмин, тот отцвел.
Евгений Клюев [1413]
Рассмотрим один радикальный грамматический эксперимент – стихотворение Евгения Клюева «На языке пираха»[1414]:
НА ЯЗЫКЕ ПИРАХА
1
