Евгений Добренко - Политэкономия соцреализма
«Литературе факта» предстояло стать фактом литературы. Для этого пришлось радикально переосмыслить саму природу «факта». В то же время между лефовской фактографической утопией и соцреализмом существует прямая связь. В первой половине 30–х годов именно в «НД» и культивируемом на его страницах т. н. «производственном очерке», из которого вырастал метажанр соцреализма – производственный роман[705], происходит выработка новой оптики – социалистической по содержанию и миметической по форме.
Несмотря на призывы писателей и членов редколлегии, Горький в 1927–1929 годах категорически отказывался от публикации в журнале беллетристики. Поначалу здесь полностью господствовал т. н. «документальный очерк». Задача журнала, писал Горький в 1928 году, «освещение поэзии труда не словами, а – фактами» (30, 103). В журнале «нам необходимо выработать свой тип статей, тип упрощенного очерка», – писал он, – очерка «бесхитростного», «сжатого, фактического, без излишних украшений от беллетристики» (25, 60). «Слова» и «беллетристика» звучат для Горького вплоть до 1932 года как ругательства. Уровень же очерков в первые несколько лет был удручающим. О том, что представляла собой типичная очерковая продукция «НД» в 1928–1930 годах, можно судить по очерку К. Гудка–Еремеева «Тернистым путем» о восстановлении одной из донецких шахт:
«В 11–ю годовщину Октября старые кадровики подводили итоги своей упорной работы:
— Ну, мы все‑таки взяли верх. Наша взяла. Пожар все пожирал, а мы, знай, строили!
— Да, – сказали все рабочие, – имена старых горняков, товарищей братьев Гнетневых, Сахно А., Барсукова, Тарасова, Чечика, Митрофанова, Кошкарева, Медведева, Андруева, Кузнецова, Африкана, Герасимова, Богомолова, Тибабашева, Мартынова, Пяткова эта шахта вовек не забудет, отдавших все на строительство этой шахты!
— Разве мы не герои, – говорят и старые кадры. – Мы голодали, но не уходили со своих постов. Вот при Богданове (прежний хозяин шахты. – Е. Д.) была кочегарка, теперь она нам нахрен сдалась. У нас теперь устроена электроподстанция […]
Богданов кидался всюду поступить на службу, но – увы! – всюду ему дулю показали».
Гудка–Еремеева Горький особенно выделял из «рабкоровской массы» (и даже написал предисловие к книге его очерков). В письме в редакцию, сопровождавшем очерк «Тернистым путем», Гудок–Еремеев выражал свой восторг по поводу самой идеи «НД»: «Я рад, до безумия рад, что такой журнал будет выходить, ведь, ей–богу, у нас привыкли копаться в грязи и просто, как свиньи, – извините пожалуйста, – прямо нарочно гадость смакуют! А ведь сколько достижений! Их весьма много у нас в провинции. Тут, когда прочли статью в «Известиях», то кумушки и мещане зафыркали:
— Ну будут теперь петь самовосхваленные дифирамбы. Подумаешь – достижения, а хлеба нет!
Конечно, пусть шипят, злорадствуют, пусть! Я нахожу, что журнал даст пользу, зарядку пафоса трудового. Массы будут читать. […] В самом деле, что ни станешь читать, всюду одна грязь и грязь – обыватели хохочут:
— Вот так строят!
Ударим же их этим лучом. Покажем нашим врагам свои светлые пятна, которые мы через свою кровь и пот осветили»[706].
«Факты роста» рвались наружу, но отсутствие новой оптики делало их не только неубедительными, но ставило в прямо комический контекст. Так, в одном из номеров за 1930 год в рубрике «Переписка с читателями» было опубликовано письмо Горькому «студента–выдвиженца» из Перми. Вот фрагмент из него:
«Сегодня утром мы с товарищем порядочно расстроились. Конечно, известно вам, что с питанием (да и с промтоварами) сейчас не вполне благополучно, особенно в провинциальных городках. Так вот, сегодня мы не могли нигде позавтракать до 12 часов: две столовых были закрыты, а в третьей ужасная очередь, купить съестного было негде. Конечно, другие голодают и больше, но люди‑то мы молодые, нетерпеливые. Жрать хочется чертовски, небось при самом большом энтузиазме поползут по мозгам, точно черви после дождя, «всякие такие» мысли. Надо их чем‑то ущемить, задушить, отравить. И тут мало одной физической пищи, необходим и «умственно–лекарственный напиток». И вот зашел я после обеда в городскую библиотеку (а она носит, кстати, ваше имя), посмотрел, почитал многие журналы и между ними «Наши достижения» и невольно стало обидно и стыдно за утренние нудные мысли, такими пустяшными, маленькими показались они по сравнению с величественностью «Сельмашстроя», «Тракторстроя», «Днепростроя» и неисчислимых других «строев».
Сегодня я решил подойти к пристани. […] И вот там, где были бесчисленные лавчонки фруктовые и продуктовые, – теперь пусто, купить – ни чорта! Меня охватило чувство сознания нашей нужды и бедности. Но взглянул на строящееся рядом с замечательным любимовским домом на берегу Камы огромное бетонное здание, дымящие – вверху Мотовилиху и внизу – «Уралсепаратор», и у меня изменилось настроение. «Нет, – подумал я, – наша бедность есть живой свидетель того, что мы богатеем»»[707]. Письмо сопровождалось ответом Горького, а вся эта «переписка» вызвала целую волну саркастических откликов в эмигрантской прессе.
Однако главное, что отстоялось уже на этом этапе выработки новой оптики, был статус «заменного факта». Проиллюстрировать его можно было бы любым «документальным очерком» тех лет. Вот типичный очерк о достижениях в сельском хозяйстве в майской книжке за 1929 год, в самый разгар коллективизации: «Начиная писать о достижениях в сельском хозяйстве, прежде всего вспоминаю поневоле об обывательском шипеньи.
— Достижения? В сельском хозяйстве?
— А заборные книжки? Это достижение? А очереди за мясом? А недохват сахару?..
Обывательскому шипенью по большей части цена – грош»[708].
Дальше следует рассказ о самих «достижениях»: «Познакомьтесь с бытом коллективных хозяйств (слово «колхоз» еще только входит в язык и не употребляется как расхожее. – Е. Д.), особенно с бытом с. — х. коммун. Посмотрите на энтузиазм, сопровождающий работу рабочих строящихся зерновых совхозов. Побывайте на первой машинотракторной станции при совхозе имени Шевченко, по образцу которой уже в текущем году будет организовано 102 новых станций. И станет ясно, что разговоры в очередях за мясом, что обывательское шипенье – это случайное, наносное явление, а подлинная новая жизнь начинает строиться невиданным размахом всей энергии многомиллионных масс рабочих и крестьян»[709]. За бесконечным перечислением достижений (увеличение числа тракторов, косилок, молотилок и т. д.) и рассказами об успехах кооперативов и т. д. вопрос о «заборных книжках», «очередях за мясом» и «недохвате сахару» снимается сам собой. Оказывается, что собственно продуктом и являются все эти косилки, молотилки, новые станции и т. п. «факты новой жизни», а вовсе не хлеб, мясо или сахар.
Читая очерк за очерком, приходишь к выводу, что «наши достижения» сосредоточены в самой сфере производства, а вовсе не в «продуктах» этого производства; что производство (как процесс) и является «продуктом». Не то чтобы этот «глаз» описывал только то, чего не было (типа «массового» энтузиазма; вероятно, косилок действительно стало больше, «производство чугуна и стали» действительно увеличилось и т. д.), но то, что он описывает, нерелевантно с точки зрения традиционно понимаемого объекта. Нужно было изменить саму установку на релевантность увиденного. Описанный у Фуко «заговоривший» в медицинском языке «глаз» видит и описывает то, что релевантно с точки зрения медицины: он описывает, скажем, состояние тела пациента, но не фасон его платья (последнее с точки зрения медицины нерелевантно). Горьковский же глаз устроен так, что он описывает покрой платья якобы для медицинских целей. Перефразируя самого Горького, можно сказать, что, объявив своей целью исследование проблемы воспитания детей, он заговорил о несовершенствах скотоводства, или свел разговор об астрофизике к вопросу о вреде пьянства.
Стратегия замены и выработка новой точки зрения на «факты» становится определяющей в журнале. Например, в очерке А. Кремлева «Тринидад на Волге»[710] рассказывается о том, что под Сызранью обнаружены огромные залежи асфальта, о качествах и прекрасных свойствах сызранского асфальта (он, конечно, «лучший в мире»), о невероятном его количестве (залежи тоже, конечно, самые большие в мире), о способах добычи и новой технике, о преимуществах этой техники, об особенностях производства, о «небывалом росте асфальто–промышленности» и о том, что производят асфальта в СССР вдвое больше, чем в США. При этом вопрос об асфальтовых дорогах в СССР даже не ставится. То обстоятельство, что асфальт есть, а дорог нет, как бы не находится в фокусе.
Эта фокусировка горьковского «глаза» становится нарративной стратегией. Рассказывая о производстве энергии, угля, чугуна и стали, журнал занят тем, чтобы выдать полуфабрикат или сырье за продукт. Но даже когда речь идет, казалось бы, о самом продукте, он заслоняется производством и заводом. В очерке И. Фельдмана «Молоко» сообщается, например, о том, что «к концу пятилетки гиганты молочно–масляной индустрии сосредоточат в своих корпусах пять миллионов высокодойных коров. Из совхозовских берегов выплеснется целое молочное море» и т. д.[711] Сам же продукт – молоко – не представляет здесь никакого интереса: с ним попросту нечего делать, кроме как потреблять. Иное дело – производство. В цитируемом очерке подробно рассказывается об устройстве коровников, кормушек, заготовке и подаче кормов, о породах коров и т. д.
