Апология Нарцисса - Борис Ефимович Гройс
Когда Нарцисс умер, озеро его радости из чаши сладких вод превратилось в чашу соленых слез, и Ореады с плачем пришли из глубины леса, чтобы песнями утешить озеро.
И когда они увидели, что озеро превратилось из чаши сладких вод в чашу соленых слез, они распустили зеленые пряди своих волос и, обращаясь к озеру, сказали:
— Мы не удивляемся, что ты так скорбишь о Нарциссе: он был ведь так прекрасен.
— А разве Нарцисс был прекрасен? — спросило озеро.
— Кому же знать это лучше тебя? — ответили Ореады. — Он всегда проходил мимо нас, но тебя он искал, и любил лежать он на твоих берегах, и смотреть в тебя, и в зеркале вод твоих отражал он свою собственную красоту.
— Но я любило Нарцисса за то, что, когда он лежал на моих берегах и смотрел в меня, я всегда видело в зеркале его глаз отражение моей собственной красоты. [22]
Уайльд выступает тут как предшественник Мерло-Понти: его озеро видит в глазах зрителя лишь пассивное зеркало для собственного отражения. Но интернет видит зрителей как активных пользователей и создает собственные рамки для их действий. Когда древний грек смотрел на статую Венеры, он знал, что Венера смотрит на него в ответ. Поэтому он был готов преклонить колени перед этой статуей и предложить ей свои дары. То же самое можно сказать о христианской иконе. В новое время образ, причем любой, стал всего лишь вещью, всего лишь объектом. Теперь человек смотрел на изображение, но изображение не смотрело на него в ответ, поскольку стало пониматься как нечто «сугубо материальное». Однако наш актуальный опыт определяется не столько тем, что вещи присутствуют в нашем поле зрения, сколько тем, что мы сами присутствуем в поле зрения невидимых, скрытых зрителей. Мы не знаем, как функционируют алгоритмы, посредством которых осуществляется наблюдение и анализ нашего поведения, но знаем наверняка, что за этими алгоритмами скрываются другие люди, и они смотрят на нас, сами оставаясь невидимыми. Разумеется, мы не знаем также, являются ли эти другие совершеннейшей невидимой полицией или ужаснейшей преступной организацией (или их сочетанием). Мы предполагаем, что существует множество таких невидимых организаций, вовлеченных во взаимную кибервойну — войну идентификации, придания тела душам, скрывающимся за алгоритмами интернета.
Реакция интернет-пользователй на их собственную видимость может принимать разные формы. В качестве так называемых контент-провайдеров пользователи могут испытывать нарциссическое удовольствие от размещения своих изображений, текстов, видео и т. п. Но для пассивного пользователя интернет также функционирует как крайне нарциссический медиум — как зеркало наших индивидуальных интересов и желаний. В самом деле, интернет-пользователь находит в Сети лишь то, что хочет там найти. В контексте интернета мы коммуницируем только с людьми, разделяющими наши интересы и взгляды — как политические, так и эстетические. Неселективный характер интернета — иллюзия. Его фактическое функционирование основано на неявных правилах отбора, в соответствии с которыми пользователи отбирают только то, с чем они уже знакомы. И интернет не только отражает, но и помнит образ нашего желающего Я — если угодно, нашу душу.
Поэтому реакция на интернет-видимость принимает также форму нарциссической защиты: мы пытаемся защититься от дурного глаза скрытого зрителя с помощью кодовых слов и паролей. В наши дни субъект лучше всего определяется как обладатель определенного набора паролей. Однако технические средства здесь не особо полезны, потому что захваченность субъекта Мировой паутиной имеет онтологический характер. Если в «реальном мире» мы окружены другими, то в контексте интернета человечество в целом поймано в искусственно созданную сеть.
По этой причине многие думают, что после смерти их аналоговых тел их цифровые тела продолжат существование в каком-нибудь цифровом облаке и любой пользовать сможет призвать их обратно на землю. Цифровое облако стало субститутом традиционных Небес, а Google — субститутом Божественной памяти. Электричество функционирует здесь как энергия, которая активирует цифровые виртуальные тела живых и мертвых. В отличие от музея интернет напрямую недоступен нам как пользователям. Мы можем подключиться к нему, только если включим наши компьютеры или смартфоны, которые в данном случае подобны столам, используемым во время спиритических сеансов: и те и другие электризуются, заряжаются энергией. Именно эта энергия позволяет нам вызывать духи прошлого, предстающие как «информация», как «контент», активируемый и передаваемый электрической энергией.
Собственно, слово «медиум» восходит к контексту спиритизма. В 1861 году Аллан Кардек, французский специалист по спиритизму, написал Книгу о медиумах. Медиумами он называет людей, которые словно электризуются энергией, отличающейся от их обычной жизненной энергии, и благодаря этому приобретают способность передавать сообщения умерших во время спиритических сеансов. Кардек говорит об обязанности медиумов стать истинными, аутентичными передатчиками духов, вызываемых участниками сеанса. Спрашивается, однако, в какой степени медиумы способны связываться с этими духами. Скажем, может случиться, что вызывается дух Наполеона, а медиум озвучивает послание совсем другого духа. Если дух посредством медиума говорит мне: «Я — Наполеон», то откуда мне знать, правда ли это дух Наполеона? Тут многое зависит от характера конкретного медиума, но трудно выяснить, правдив и надежен ли этот медиум. Мы вызываем духа, но встречаемся с медиумом. Или, как скажет позднее Маршалл Маклюэн: «Медиум — это месседж».
Но еще важнее то, что честность медиума не гарантирует, что он связывается именно с вызванным, а не каким-то другим духом. Ведь медиумы устанавливают связь с духами в состоянии самозабвения, в котором они не могут задействовать свою способность отличать одних духов от других. Это касается и интернета. Нам кажется, что связь через интернет прозрачна и, следовательно, честна и надежна, поскольку конструкция компьютера или смартфона не позволяет им лгать. Но, как и в случае спиритизма, эти инструменты коммуникации не гарантируют того, что пользователь установит связь с тем самым человеком и тем самым контентом, с которыми он хочет связаться. Согласно Кардеку, духи могут лгать и представляться другими личностями. Разумеется, люди, оперирующие интернет-алгоритмами, тоже могут это делать. Цифровые облака не обеспечивают сколько-нибудь надежную форму загробной жизни, которая дала бы нам возможность связаться с цифровыми телами умерших.
8
Традиционные аналоговые формы загробной жизни в этом отношении гораздо более эффективны. Мы сталкиваемся с изображениями и документами прошлого и в тех случаях, когда не желаем вызывать их. Мы живем в зданиях, построенных в прошлом, соблюдаем законы, принятые в прошлом, и путешествуем по дорогам, построенным в прошлом — даже если они нам не нравятся. Мы постоянно сталкиваемся с публичными трупами умерших, но и сами создаем наши публичные тела, относительно которых мы предполагаем, что они станут функционировать в будущем как наши публичные трупы. Мы документируем и фиксируем образы других, а другие документируют и фиксируют наши образы. Это анонимный и коллективный процесс. Даже если мы, движимые нарциссическим желанием, производим свои публичные образы — снимаем селфи, пишем картины и романы, — мы используем средства производства, предлагаемые нам цивилизацией, к которой мы принадлежим. Это производство публичных образов гарантирует нам материальную загробную жизнь, которая сегодня служит субститутом былого обещания духовной загробной жизни.
Современной формой жизни после смерти часто называют «историческую память». Однако воспоминания о нас самих исчезают вскоре после нашей смерти. Наши материализованные публичные образы существуют дольше. Так что фраза о том, что кто-то «остается в памяти человечества», по сути своей обманчива. Мы знаем Леонардо да Винчи не потому, что «помним» его, а потому, что видели его картины в музеях, их репродукции в книгах и т. д. Другими словами, образ Леонардо — это не то, что мы помним из прошлого, а то, с чем мы сталкиваемся в настоящем.
В контексте своих рассуждений о биополитике Мишель Фуко писал, что наша цивилизация интересуется нами лишь до тех пор, пока мы живы. Когда мы умираем, государство возвращает наши мертвые тела темной сфере приватного, отдавая их нашим семьям, которые, как предполагается, похоронят их в соответствии с традиционными религиозными ритуалами, уже утратившими свое значение и власть в «реальной жизни» [23]. Жан Бодрийяр в книге Символический обмен и смерть вслед за Фуко говорит
