Петр Попов - Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"
– Разбейся, сердце, надо стиснуть зубы.
Это все то, что видим мы на поверхности судьбы, на поверхности поступков и слов принца. A в глубине? Нет ли там какого-либо мотива, объясняющего еще точнее его злость, раздражительность, желчность?.. Конечно, здесь мы вступаем на зыбкую почву предположений, гипотез, почти не доказуемых. Но как оставить без внимания чувства человека, обойденного по службе? Как смотрит он на дядю, сидящего на троне, неужели так ни разу и не придет в голову мыслишка: А ведь это я должен бы был здесь сидеть!? Себе можно и не признаться в этом (ведь это так мелко, неблагородно), можно подменять для себя этот мотив более высокими и достойными мотивировками. Можно лгать и себе и другим, но можно вдруг взять и честно заявить: «Я нуждаюсь в служебном повышении… Покамест травка подрастет...» – Но все это потом, потом... А пока – затаимся. И принц приготовился ждать чего-то, сам еще не зная чего, но чувствуя, что получит повод дать выход своим страстям.
Шаг первый
Ждать не пришлось.
Сейчас произойдет событие, которое перевернет всю дальнейщую судьбу Гамлета.
– Почтенье, принц!
– Рад вас здоровым видеть,
Гораций! Верить ли своим глазам?
Что это? Встреча близких друзей? – Hичуть. Так можно встретить человека знакомого, но с которым не был в особенно теплых отношениях. И вообще для Гамлета это странная встреча: он никак не ожидал увидеть здесь своего бывшего соученика, с которым он пока «на вы», да еще в такой неподходящей компании... Физиономия одного из военных как будто знакома – «Марцелл – не так ли?..» А второго вообще первый раз вижу. Странно и подозрительно...
Напряжены и пришедшие. –«Ваш верный раб...» «Принц…принц»… Вообще Гамлета, кроме короля и королевы, – никто не называет по имени. В этом тоже есть свой драматизм. Со смертью отца он как бы перестал быть собой, потерял имя, он стал принцем. И в этом титуле страшная двойственность: с одной стороны, вроде бы официальное признание положения, почтительная констатация приближенности к трону, но с другой – не король, как должно бы быть... Сомнительно, что в Виттенберге Гамлета называли принцем, здесь, в Эльсиноре даже Гильденстерн и Розенкранц, стремящиеся к восстановлению видимости прошлых связей, не посмеют обратиться к нему иначе, как к принцу. (Один Полоний будет потом с почтительной иронией величать его «милордом»).
Гамлет чувствует напряженность пришедших, пытается ее разрушить:
– Какой же раб! Мы попросту друзья.
А тут еще и невольно в пику королю и королеве, запретившим отъезд, хочется подчеркнуть свою преданность студенческому братству. Горацио поддерживает игру:
– Милейший принц, расположенье к лени.
Начинается вполне светская болтовня: «ничуть вы не ленивец», «тут вас научат пьянству…» – ха-ха! Про пьянство пока вскользь. Это просто мужская шутка, которая очень должна понравиться Бернардо и Марцеллу.
И дальше – черный юмор про похороны и свадьбу, про расчетливость и поминальный пирог на брачном столе... Здесь, между прочим, Гамлет, вспоминая о свадьбе своей матери, обронит знаменательную фразу:
– Врага охотней встретил бы в раю,
Чем снова в жизни этот день изведать!
Что это? Обычное суесловие? – Ничуть. Вспомним мотив, по которому потом Гамлет остановит свой порыв убить стоящего на молитве Клавдия:
– Он моего отца лишает жизни,
А в наказанье я убийцу шлю
В небесный рай.
Таким образом, представления о Боге, о рае для Гамлета вполне конкретны и весьма существенны. Однако, пока он об этом всерьез не думает… Все больше нравятся Гамлету пришедшие к нему ребята, вот с кем можно душу отвести, вот отличные слушатели, а значит и близкие люди. Но все-таки, зачем они пришли?
А Горацио осторожен: как сообщить принцу тайну, как отнесется он к ней? И где гарантия, что Призрак не успел уже явиться самому Гамлету. И вот, наконец, принц заговорил про отца:
– Отец – о, вот он словно предо мной!
– Где, принц?
– В очах души моей, Гораций.
Так, значит о Призраке принцу скорее всего ничего не известно! Но не надо спешить, лучше пока сделать осторожный комплимент покойному:
– Я видел раз его: краса-король.
(Да, видно, не часто бывал Горацио в Дании!)
(И еще одно замечание в скобках мы позволим себе. Kакие есть основания переводить «He was a man…» – «Он человек был…» В контексте всего, что нам известно о покойном короле, представляется более основательно перевести эту строку – «Он был мужчина в полном смысле слова». Точно так жe мы позволили себе и в сцене Гамлета с матерью повторить этот перевод слова «a man» –
– Собранье качеств, в каждом из которых
Печать какого-либо божества,
Дающих звание мужчины. Это
Ваш первый муж…)
По реакции Гамлета для Горацио абсолютно ясно, что отец для него – кумир. Значит, можно рискнуть. Горацио не дает принцу слово сказать, сразу ссылается на свидетелей, забрасывает принца подробностями. А Гамлет уже загорелся, требует новых деталей, уточняет обстоятельства. И вот решение:
– Я стану с вами на ночь. (…)
И если примет вновь отцовский образ,
Я с ним заговорю, хотя бы ад,
Восстав, зажал мне рот.
Впервые в трагедии произнесено это слово. Прозрение? Предчувствие? – Как знать. Однако с этого момента напряглось и завибрировало мощное энергетическое поле противостояния небесных и подземных сил.
А между тем, Гамлет преобразился.
Вот он, первый шаг, превращающий «принца Гарри» в «короля Генри». Уже голос стал властным, уже команды отдает точные, сухие, четкие.
– Доискивайтесь смысла, но молчите.
За дружбу отплачу...
– Ваши слуги, принц.
Посмотрел внимательно, peшил:
– Не слуги, а теперь друзья. Прощайте.
Сам нарушил субординацию, приблизил к себе. Это даже не посулы будущего вознаграждения, это уже сегодняшняя поддержка заговорщиков, согласие возглавить заговор. Здесь дураков нет – все понимают на что идут, знают, каковы могут быть последствия...
Новоиспеченные друзья ушли. На секунду Гамлет задержался один. Теперь ему так часто будет необходимо побыть одному, разобраться в том, что происходит, принять решение. Таким и запомним его в этот момент: одна нога еще в прошлом, но другая нащупывает опору в будущем, в новом своем положении. Время тянется мучительно, а принц пытается унять лихорадочную дрожь и торопит, торопит роковую встречу...
Семья людей
Гамлет спешит встретиться с Призраком, а Шекспир оттягивает этот определяющий эпизод трагедии, как бы давая нам почувствовать, как мучительно плетется время для принца.
Но и не только в роли тормоза, и сама по себе семейная сцена в доме Полония представляет огромный интерес, она безусловно важна и значительна. Здесь все не так, как в мире, окружающем Гамлета, здесь отношения хоть тоже не из простых, но они, при всем своем драматизме, такие теплые, так знакомы и понятны каждому нормальному человеку. Сколькими штампами, какими пластами ложных представлений обросли эти персонажи и, в первую очередь, Полоний. Такой ли уж он «вертлявый, глупый хлопотун», каким представляет его Гамлет, такое ли он олицетворение мещанства и обывательской пошлости, как его привычно клеймят, основываясь прежде всего на тех наставлениях, которые он дает сыну, отправляющемуся во Францию?
Но xoтел бы я увидеть отца, который советовал бы сыну:
– Болтай на всех углах со всеми обо всем, что только взбредет тебе в голову.
– Лезь во все драки.
- Не слушай никого, а собственное мнение выставляй напоказ.
- Сори деньгами и одевайся пороскошнее, не сообразуясь со вкусом.
- Бери в долг не стесняясь, но и сам раздавай взаймы сколько влезет.
- А самое главное, – изменяй самому себе!
Не правда ли странные наставления? – Но зато никакой обывательщины! Нет, не так уж пошло и глупо все, что советует Полоний сыну…
Меня поддержит Женни Маркс. Заполняя полушутливую анкету, ко торую предложила и своему отцу, она на вопрос «Ваше любимое изречение» ответила, процитировав Полония: «Будь верен самому себе». Заподозрить элементы мещанского мировоззрения у дочери Маркса – что вы, как можно! – Но почему же тогда мещанин отец Офелии?!
Полоний... Он представляет собой так редко встречающийся в литературе тип отца-одиночки, к которому Шекспир испытывает какое-то особое пристрастие: Лир, Глостер – в «Лире», Дож – в «Отелло», Шейлок – в «Венецианском купце», в каком-то смысле этот мотив возникает и в «Цимбелине», и в «Зимней сказке». (Можно было бы подробнее исследовать природу вопроса, но столь ли уж это важно?) Подчеркнем другое – отцовские чувства всех этих Шекспировских героев, при абсолютной разнице их характеров и поступков, вызывают безусловное авторское сочувствие. Почему же Полоний должен стать исключением?
