Петр Попов - Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"
Но с другой стороны, есть в происходящей церемонии нечто больше, чем просто торжественные проводы послов. Ведь для обоснования дипломатической миссии не нужны все сделанные тут же заявления о браке с Гертрудой, которые преподносятся сейчас как новость. Кроме того, только теперь, после происшедшей сейчас акции, становится почему-то возможно Лаэрту уехать во Францию, а Гамлету – в Виттенберг. До сих пор это было по какой-то причине невозможно.
Вот из сопоставления всех перечисленных моментов и складывается понимание происходящего. Безусловно – это первое публичное появление нового короля, первое официальное заявление о решениях советников, о браке, о международном положении и о политической программе новой власти. Но почему именно сегодня? Что это за день?
Можно, конечно, опять сослаться на то, что «варвар» Шекспир мало интересовался исторической конкретикой, бытовыми подробностями и мотивировками, что у него невозможно выстроить точную хронологию событий, так обычно легко определимую в пьесах Чехова или Горького. Но, может быть, Шекспир был точнее и ответственнее, чем наше о нем представление? Может быть, его современникам, знавшим безусловно все тонкости политического этикета и умевшим наверняка о многом догадываться, как догадываемся сегодня мы, находя информацию о неназванных событиях, читая о них между газетных строк, – может быть, им, современникам драматурга, не надо было объяснять почему так, а не иначе поступает Клавдий; может быть, суть происходящего церемониала была им настолько ясна, что у автора не было необходимости называть ее в тексте. А суть в следующем: сегодня снят траур.
Только сегодня приличие позволяет объявить о новом браке вдовствующей королевы, т.e. официально признать то, что по слухам всем давно уже известно, только сегодня Клавдий получает право официально, как монарх к монарху, обратиться к Фортинбрасу. Только сегодня, по истечении траурного срока («нет двух месяцев» – 40 дней!) можно покинуть страну Гамлету и Лаэрту. Все становится ясно и конкретно!
Есть и еще один смысл в официальной части церемонии, на который тонко намекает Шекспир:
…и полагая,
Что после смерти братниной у нас
Развал в стране и все в разъединеньи…
– Значит, необходима еще и демонстрация единства власти, полного отсутствия оппозиции новому правителю. Для этого нужны советники, выражающие во всем свое одобрение королю и, прежде всего, нужен Гамлет, своим присутствием на церемонии молча подтверждающий права Клавдия и, тем самым, отрекающийся от престола. Поэтому, конечно же, они должны появиться втроем: король в центре, справа Гертруда, слева – Гамлет, плечо к плечу. Кому какое дело, каковы их личные взаимоотношения. Лица вождей не выражают никаких чувств, кроме «официальных». В руководстве страны полное единство и согласие – вот смысл этой демонстрации. Наконец посольство отправлено, официальная часть завершена. Клавдий и Гертруда обходят всех советников, благодаря за оказанную помощь. Церемония окончена.
Что еще? Ах да, Лаэрт о чем-то просил. Это хорошо! Новому королю нужны молодые, энергичные помощники. Пожалуйста – мы готовы оказать высочайшее доверие молодежи, со стариками вроде Полония многого не достигнешь. И вдруг:
Дайте разрешенье
Во Францию вернуться, государь.
- Вот тебе и раз! Разбегаются. Значит не все так гладко, как хочется, значит нет единодушной поддержки, значит продемонстрировал для приличия все, что полагается, – и за границу! A что отец? – А отец, оказывается, не возражает, не смог сынка воспитать. Запомним ему это. А Лаэрт – что ж, удерживать не станем. От таких все равно проку никакого, одна смута. Он нам теперь не интересен. Но настроение чуть-чуть испорчено. Ну да ладно, есть дела поважнее, есть другой человек, которого выпустить за границу, к сожалению, никак нельзя… И Клавдий, отпустив Лаэрта и Полония, решительным шагом пересекает зал.
Семья политиков
– Ну, как наш Гамлет, близкий сердцу сын?
Вот и остались, наконец, наедине эти трое: мать, сын и отчим-дядя. Как теперь жить дальше?
Сколько вопросов обрушивается сразу на нас. Постараемся же по возможности объективно, не давая пока никаких оценок, разобраться в существе происходящего и в мотивах поведения участников этой сцены, напряжение которой определяется двумя моментами: происшедшей демонстрацией единства и предстоящим отъездом Гамлета в Виттенберг.
Клавдий и Гертруда могут быть довольны (настолько, насколько могут быть довольны люди в их положении): церемония прошла удачно, Гамлет, как, впрочем, и все остальные, выполнил все, что от него требовалось, ничем не высказав своего недовольства. Значит, есть надежда, что чувство долга в нем развито все-таки достаточно высоко, чтобы и дальше оказывать дяде-королю поддержку, столь ему необходимую сейчас в его шатком и двусмысленном положении. То, что Гамлету необходимо остаться здесь, в Эльсиноре, понимают все трое – король и королева, как лица заинтересованные, и Гамлет, как человек, с детства вращающийся в кругу политических расчетов и соображений, прекрасно осведомленый о всех тонкостях действия государственной машины. Тем не менее он, вероятно, надеется на то, что будет отпущен в Bиттенберг, поэтому с одной стороны проявляет необходимую сдержанность, но с другой – позволяет себе выражать определенное неудовольствие по поводу происходящего, оказавшись единственным, кто не снял траур. Клавдий все это прекрасно видит и понимает, именно поэтому он так осторожен и деликатен с племянником, надеясь получить от него не просто формальное согласие на подчинение политической необходимости, а куда более существенную поддержку, поддержку искреннюю и родственную.
Сложнее всех Гертруде. Ее положение поистине мучительно. Действительно, с век ее еще не спала краснота от слез, так остра память об утраченном муже, который был для нее идеальным супругом: могучий красавец, сильный, властный, решительный. И вот теперь, когда она лишилась всего, когда муки одиночества усугублены необходимостью соблюдения всех публичных ритуалов, когда «сердце рвется пополам» уже сейчас (задолго до переломного столкновения с сыном после «Мышеловки») – ей приходится участвовать в делах и заботах нового мужа, она еще должна внести свою лепту в проклятый запрет, не позволяющий Гамлету уехать из Эльсинора. Ох, как ненавидит она сейчас сына! Вместо того чтобы помочь, поддержать, утешить, этот абсолютно безответственный и аполитичный шалопай позволяет себе не только бестактные выходки против короля, против нее – матери, но и демонстративно отдается скорби, не стесняется нарочно выставлять напоказ свое горе. Ему почему-то можно все то, что запрещает себе Гертруда. А читать каждую минуту упрек в глазах сына, все время быть готовой к его грубостям и напоминаниям о том, что так хотелось бы забыть! А еще новый король вообще все делает «не так», –покойник давно бы приказал, рявкнул, силу применил, а этот миндальничает, распускает слюни. И Гертруда врывается в начавшийся напряженно, но вежливо диалог короля и принца резким диссонансом, грубо, властно, лишь бы скорее все покончить:
– Ах, Гамлет, полно хмуриться, как ночь!
Взгляни на короля подружелюбней.
До коих пор, потупивши глаза,
Следы отца разыскивать во прахе?
Так создан мир: живущее умрет
И вслед за жизнью в вечность отойдет.
Сын еще сдержался, но волчьей ненавистью сверкнули глаза:
– Так создан мир.
Почти на визг сорвалась мамаша:
– Что ж кажется тогда
Столь редкостной тебе твоя беда?
Вот этого ему только и надо было: вежливо, нарочито скорбно начинает он свою тираду, которая по сути – одно сплошное обвинение Гертруде, каждое слово – соль на раны. Он не может не видеть, что бесит мать, и упорно, с мстительным удовольствием вонзает упреки и обвинения, сжигая глазами предательницу, a та просто захлебнулась от гнева.
Вот-вот будет взрыв и Клавдий спешит вмешаться. Как много слов –умных, горьких, но и сочувственных – скажет он Гамлету. Даже подсел к нему рядом на подлокотник кресла, даже обнял осторожно за плечи:
– … и нас считай отныне
Своим отцом. Пусть знает мир, что ты –
Ближайший к трону и к тебе питают
Любовь не меньшей пылкости, какой
Нежнейший из отцов привязан к сыну.
Лицемерит ли Клавдий? – Как знать, но скорее всего – нет. Он вполне искренне хочет мира с племянником, он, мучаясь совестью, не может не чувствовать свою вину перед этим молодым человеком, которого он вынужден был лишить отца, хотя, конечно, в тридцать лет пора уже быть мужчиной, пора чувствовать ответственность своего положения и происхождения. Ну как такому человеку можно было бы доверить власть?! Но кажется все-таки дошло, кажется, успокоился, молчит. Вот теперь можно и о главном:
