Колдовство - Чарльз Уолтер Уильямс
Затем она поведала монахам, что сейчас они умрут, и тогда прервется их связь с другими насельниками монастыря, а она, наконец, получит власть над теми, для кого трудились Пахомий и Феодор. На это Пахомий ответил, что монахи и без них будут трудиться еще прилежней и укреплять верующих. Призрак возразил, что «начало всякой крепкой веры в любви и знании, она укрепляется через божественную волю и подтверждается чудесными явлениями и знаками, а также авторитетом пастыря, но когда пастырь стареет и становится немощным, вера умаляется и распадается от небрежения».
Пахомий спросил: «И почему ты явилась искушать нас, а не всех братьев? Ведь ты хочешь разрушить их души?», на что призрак отвечал: «Когда на землю пришел Христос-Искупитель, сила наша умалилась из-за того, и все-таки мы никогда не прекратим бороться с такими, как вы, и будем делать это любыми средствами».
В конце концов, Пахомий прогнал призрака и запретил ему возвращаться в монастырь. Он не мог знать, что это обворожительное дьявольское наваждение предсказало историю постепенного захвата Церкви «могущественными и жестокими демонами, которых чрезвычайно трудно победить».
Со временем вера в существование падшего мира и исходящих из него видений распространилась довольно широко. Естественно, она стала нуждаться в формализации со стороны церковной власти. Империя испытывала тяжелейший кризис, Рим пал, и в тот самый момент, когда перестал существовать земной град, Августин[27] возвестил о граде Божьем. Он структурировал учение о благодати; по-новому сформулировал понятие греха, видя его суть не в телесном, а в злой воле, питаемой гордыней. Он снял с воина обвинение в нарушении заповеди «не убий», отнеся убийства к обычаям войны. Его метафизика впитала все легенды о божественных и дьявольских существах. Возможно, он сам верил в них не больше, чем другие, но все же верил, и он нашел соответствующие места для многих из них. Он построил Небесный Град Божий в окружении беснующихся демонов; он отверг «искусство магии», которой похвалялись люди. Но где бы не признавался авторитет Августина, там же возникало и «искусство магии», которое, как он утверждал, было низложено. Возможно, ранее мир магии могли бы разрушить скептицизм, вера и любовь, но он был сохранен для борьбы с ним. «Мы, христиане», как было сказано, «обрели тайну жизни не благодаря мудрости заклинаний, а благодаря силе веры, данной нам Богом». Но разве эта вера избежала захвата миром темных сил? Возможно, поэтому Игнатий и ощущал потребность в оправдании: дескать, «заклинания и колдовство были упразднены»?
С одной стороны, «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию». С другой стороны, до полного исчезновения магии было еще очень далеко. Августин видел интеллектуальную сторону колдовства, его изысканные литературные традиции. В его представлениях магия не ограничивалась доносами сельских жителей на бедных старушек, которых позже пытала инквизиция. Помимо философских оккультных исследований, было и другое. Астрология некогда считалась «королевой науки», но ее сестры не могли похвастаться подобным благородством. Существовали приворотные зелья, смертельные яды, магические атаки (или их подобие) на невежественных жертв. Да, этот мир основывался на скептицизме, но он вовсе не походил на погрязшую в невежестве африканскую деревню. Августин и другие его коллеги считали существование магии прямым вызовом ада, и они по мере сил отвечали на этот вызов во имя Свободы Воли. «Христианство, — говорит д-р Инге[28], которого никто не заподозрит в чрезмерном почтении к Отцам Церкви, — может претендовать хотя бы на некоторую часть заслуг, направленных на то, чтобы свести постоянный кошмар духа к медленно умирающему суеверию».
Именно в седьмой книге Града Божьего Августин обращался к этой полемике. Он говорил о Платоне и философии, связанной с христианской верой, потому что ее конечным итогом является Бог. Но, по его словам, многие платоники и даже сам Платон поклонялись разным богам. Среди прочих Августин упоминает Плотина[29], Ямвлиха[30], Порфирия[31] и африканца Апулея. Полемика Августина с Апулеем по поводу античных богов и искусства магии нам не доступна, поскольку кроме «Апологии» и «Золотого осла» другими работами Апулея мы не располагаем.
Апулей, как и другие неоплатоники, различал собственно богов и «воздушных духов», которых называл даймонами. По его мнению, они населяют средний воздух, «между эфирным небом и землей» и являются посредниками в общении людей и богов. «К ним, — говорит Августин, цитируя своего оппонента, — относятся и предсказания авгуров, гаруспиков, прорицателей и толкователей снов; от них же происходят и чудеса магов». Они не похожи на богов, свободных от страстей; они подвержены тем же эмоциям, что и люди; далее Августин пренебрежительно сравнивает этих озабоченных духов с христианами, стремящимися к истинному блаженству. «В ту пору как демоны (в чем вынужден сознаться и Апулей, хотя по большей части щадит их) гневаются, нам истинная религия велит не раздражаться гневом, но обуздывать его. В ту пору как демоны приманиваются дарами, нам истинная религия предписывает не покровительствовать никому вследствие получения даров. В то время как демоны находят удовольствие в почете, нам истинная религия велит не придавать ему никакого значения. … Так, они любят сценические безобразия, которых не любит целомудрие; любят посредством тысячи уловок преступной магии делать зло, чего не любит невинность». Такое говорят о них, что само их имя — демоны, — уже пользуется дурной славой даже среди язычников. Слово «демон» повсеместно стало означать того, кто знает, но знает без милосердия, и, следовательно, пребывает в гордыне. Именно здесь различие между ангелами и демонами. Так мир неоплатоников с их богами, демонами и людьми превращается в христианский мир Бога, ангелов и демонов, людей и единственного посредника между Небом и Землей — Единого Иисуса Христа.
Разумеется, все магические действия, связанные с жертвоприношениями, решительно порицались, как совершенные «волхвованиями и прорицаниями, составленными по правилам науки, измышленной нечестивым любопытством, — науки, известной или под именем магии, или под более мерзким названием гоэтии[32], или под названием более почетным — теургии. Такие названия дают этой науке те, которые стараются установить в этого рода вещах различие, и из людей, преданных непозволительным искусствам, одних считают заслуживающими осуждения, а именно тех, которых считают преданными гоэтии и которых народ называет просто злодеями; а других хотят представить заслуживающими похвалы, именно тех, которые занимаются теургией; хотя как те, так и другие одинаково преданы лживым
