Борис Захава - Мастерство Актера и Режиссера
Предложенный стилистической природой пьесы вариант взаимоотношений между сценой и зрительным залом непременно скажется на манере актерской игры. Обязанность режиссера — точно установить, какой именно вариант соответствует стилю пьесы, чтобы надлежащим образом ориентировать актеров. Ибо очень плохо, если один актер играет как бы за четвертой стеной, другой ощущает зрительный зал как реального свидетеля поступков своего героя, а третий выходит из образа, чтобы поговорить со зрителем от собственного лица. Такой разнобой разрушает художественное единство спектакля.
Не менее важно понять, как представляет себе автор пространство, в условиях которого протекает действие. Иногда, в соответствии с ремарками автора (а то и независимо от них, по характеру поведения персонажей) мы понимаем, что действующие лица пьесы располагают широкими возможностями в отношении пространства и поэтому могут выявлять себя вольно, свободно, непринужденно. Так, по-видимому, живут и действуют персонажи шекспировских трагедий. В других же пьесах герои стеснены малыми масштабами предоставленного им пространства и поэтому весьма ограничены в своих физических проявлениях. Именно в таких условиях живут, например, задавленные множеством бытовых вещей персонажи горьковских "Мещан" в постановке Г. А. Товстоногова.
От ответа на вопрос, в каких пространственных условиях протекает действие пьесы, в огромной степени зависит и характер режиссерских мизансцен, и те задания, которые режиссер ставит перед художником. Бывают спектакли, где перемена мизансцены требует перехода актера с одного конца сцены на другой, а бывают такие, где один только поворот головы — уже новая мизансцена.
Важным является также вопрос о том, как драматург располагает действие во времени. Сценическое время — не то же, что астрономическое. Три часа, в течение которых протекает спектакль, иногда способны вместить в себя жизнь действующих лиц на протяжении нескольких лет.
Режиссеру следует изучить вопрос о том, как обращается со временем автор данной пьесы. А этот вопрос тесно связан с вопросом о ритмическом строении будущего спектакля. Как в нем будут чередоваться периоды напряжения и ослабления ритма, ускорения и замедления темпа? Будет ли действие развиваться плавно, медленно или, наоборот, очень быстро? Или, может быть, нервно, спазматически, толчками? Все это зависит от предполагаемых автором обстоятельств, от всякого рода возникающих в пьесе неожиданностей, от хода разворачивающихся в ней событий.
В пьесах современных авторов мы нередко сталкиваемся с весьма вольным обращением со временем. События иногда переставляются, протекают не в своей реальной последовательности. Действие по воле драматурга свободно передвигается по шкале времени — то уходит вперед, то возвращается вспять. Это тоже вопрос стиля. Такое обращение с категорией времени иногда может быть вполне оправдано идейно-художественными задачами автора, и режиссер не может с этим не считаться. В этом случае он так строит сценическое действие, чтобы все сдвиги во времени были понятны зрителю. Нужно, чтобы зритель имел возможность легко сконструировать в своем сознании естественную последовательность событий, не мучаясь над тем, когда же произошло то, что он видит в данную минуту.
К сожалению, иногда приходится видеть спектакли и фильмы, на которых зрители приходят в полное отчаяние от невозможности установить какую бы то ни было логику и последовательность в том, что им показывают. Чтобы этого не происходило, режиссер должен отчетливо знать, для чего, с какой целью делается тот или иной сдвиг во времени и каким образом он донесет его смысл до зрителей, не вызывая у них никаких вопросов и недоумений.
Изучая стиль пьесы, существенно бывает рассмотреть те способы, при помощи которых автор дает характеристику действующих лиц. Сюда входит и своеобразие лексики каждого персонажа, и динамика его поведения (действия и поступки), и суждения о нем других персонажей, и ремарки автора, касающиеся элементов внешней характерности образа (толст, тонок, говорит на "о", пришептывает, заикается, ловок, развязен и т. д.). Из перечисленных способов характеристики персонажей каждый автор выбирает в качестве главного тот, который в наибольшей степени соответствует особенностям его дарования. Один предлагает опираться на речевую сторону поведения действующих лиц, другой — на их действия и поступки, третий наталкивает актеров на поиски яркой или острой характерности, четвертый использует в равной степени все эти возможности, не отдавая особого предпочтения ни одной из них.
Известно, например, что А. Н. Островский обычно не смотрел свои пьесы из зрительного зала, а слушал их из-за кулис. Очевидно, ему не очень важно было то, как актеры передвигаются по сцене, жестикулируют, — его интересовало главным образом то, как они говорят. По тому, как они говорят, он легко мог представить себе и все остальное, Имеет ли право режиссер, ставящий пьесу Островского, с этим не считаться?
А есть пьесы, которые во что бы то ни стало хочется видеть. Они построены на динамике активного физического поведения персонажей. Не случайно, например, великолепные комедии Шекспира почти совсем не смешны в чтении. Их содержание, их юмор раскрываются не столько в словах, сколько в действиях и поступках героев.
Бывают пьесы, требующие яркой внешней характерности каждого персонажа. Едва ли стоит ставить, например, пьесы Гоголя, Сухово-Кобылина или Леонида Леонова с актерами, не умеющими находить яркую, интересную, острую внешнюю характерность. Авторы этих пьес явно рассчитывают на способность актеров к органическому перевоплощению, не только внутреннему, но внешнему.
Исследуя способы психологической характеристики образов, очень важно установить особенности тех страстей и чувств, которыми автор наделил своих персонажей. Бывают в этом отношении характеры более или менее простые, одноплановые (что отнюдь не исключает огромной силы их страстей), а бывают характеры очень сложные и многогранные. Вспомним, что говорил Пушкин об образах Шекспира и Мольера: "Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока, но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера скупой скуп — и только; у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен".
Есть пьесы, где персонажи остаются в границах жизненного правдоподобия (пьесы Льва Толстого, Тургенева, Островского). А есть такие, где мысли и чувства персонажей, внешние проявления их переживаний требуют ярко выраженной театральной формы. Сюда относятся образы романтические, фантастические, символические, сказочные. Иногда такие образы даются в искусственно схематизированном виде и носят характер лубочного плаката, напоминая формой своих проявлений оживших кукол.
Бывают пьесы, где все переживания персонажей даны в сконденсированном, сгущенном виде, в форме художественного преувеличения, доведенного иногда до предельной степени трагического, комического или трагикомического звучания (Гоголь, Сухово-Кобылин, Салтыков-Щедрин). Так возникает стиль, определяемый словом гротеск.
Вахтангов писал в дневнике: "Все [актеры], имеющие способность к характерности, должны почувствовать трагизм... любой характерной роли и должны научиться выявлять себя гротескно. Гротеск — трагический, комический".
А Станиславский так определял сущность и природу сценического гротеска: "...настоящий гротеск — это внешнее, наиболее яркое, смелое оправдание огромного, всеисчерпывающего до преувеличенности внутреннего содержания. Надо не только почувствовать и пережить человеческие страсти во всех их составных всеисчерпывающих элементах, надо еще сгустить их и сделать выявление их наиболее наглядным, неотразимым по выразительности, дерзким и смелым, граничащим с шаржем. Гротеск не может быть непонятен, с вопросительным знаком. Гротеск до наглости определен и ясен".
Существуют и пьесы, авторы которых применяют сразу почти все способы характеристики героев, комбинируя эти способы между собой, сращивая различные жанры и в конце концов достигая единства, органической цельности. Это относится в известной степени ко всем талантливым драматургам, но особенно — к современным авторам.
Начало такому подходу к характеристике героев положили Чехов и Горький. Это дало основание Вахтангову поставить чеховскую "Свадьбу" в форме трагикомического гротеска, а Товстоногову — определить жанр горьковских "Мещан" как трагикомический фарс. Вслед за Чеховым и Горьким по этому пути пошли Леонид Леонов, Николай Погодин, Всеволод Вишневский, Михаил Булгаков и многие другие. В некоторых произведениях этих авторов из полного жизненного правдоподобия незаметно вырастают сцены, звучащие как трагическая или комическая гипербола.
