Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Тяжелая война окончилась победой России, но о мирном сосуществовании восточных и западных русских, или, что будет вернее, русских и украинцев, говорить было рано[1054].

Наталья Яковенко, профессор Киево-Могилянской академии, пишет, будто на Гетманщине уже при Мазепе русских не любил никто. Возможно, Наталья Яковенко не объективна, но ее слова подтверждаются очень многими источниками – и русскими, и украинскими.

Императрица Екатерина знала о «сокровенной ненависти тамошнего народа против здешнего (великорусского. – С. Б.), который опять с своей стороны приобык оказывать не неприметное к малороссиянам презрение»[1055].

Малороссийский народ «не любит русских, от которых отличается наречием, обычаями и нравами. Имя москаля служит у них насмешливым»[1056], – констатировал Петр Чуйкевич в начале XIX века.

Русофобия – неприязнь к русским, боязнь русских, видимо, была явлением распространенным, вполне заурядным. Русские не раз с удивлением и досадой замечали ее: «…на нас смотрят там доныне неприязненно», – писал Николай Полевой в 1830 году.

Русские читатели, взяв в руки настоящий украинский «Кобзарь», не смягченный и не гуманизированный русскими переводчиками, просто недоумевают: «За что он нас так ненавидел?»

Что и говорить, Тарас Григорьевич был не слишком толерантным человеком. Всякий читатель «Кобзаря» найдет там немало «добрых» слов о «жидах» и «нимоте» (немцах), а в письмах ему встретятся «верблюдовожатые киргизы», «поганые черкесы», «Иродов Кавказ». В дневнике, который Шевченко вел около года (с июня 1857 по июль 1858), встретим весьма нелестные характеристики, которые он дает различным слоям русского общества. Больше всего ему, разумеется, не нравятся офицеры и вообще – военные, что понятно. Шевченко, поэт и художник, к военной службе не приспособленный, десять лет был вынужден провести в армии николаевской России. Отсюда и его оценка русских военных: «отвратительное сословие». Но достается и русским купцам, а самыми неприятными из русских показались ему раскольники-староверы. О последних он пишет с нескрываемым презрением. Уральские казаки-староверы для него «хуже всяких язычников». «В Уральске постоянно набит острог беглыми солдатами, – продолжает Шевченко, – их мнимыми пресвитерами. И несмотря на явные улики, они благоговеют перед этими разбойниками и бродягами. И это не простые, а почетные, чиновные казачки».

Шевченко вслед за образованными украинцами мог припомнить разделение Украины между Россией и Польшей, жестокости русских воевод, разрушение Запорожской Сечи, ликвидацию Гетманщины, введение крепостничества… И всё же главной причиной русофобии были не грубые русские солдаты, не бессовестные русские торговцы и даже не память о страшных, но все-таки далеких событиях. Главная причина русофобии проста и банальна: неприязнь к чужому, нелюбовь к чужому, то есть ксенофобия. Не зря же написал Шевченко: «…москалі – чужі люде…»

Итак, москали – «чужие люди». В самых ранних из сохранившихся петербургских писем Шевченко бросается в глаза всё та же тоска по родине и неприязнь к чужому городу, чужой стране, чужому народу. Из Петербурга он будет просить брата Никиту писать ему «не по-московському, а по-нашому»:

Бо москалі чужі люди,Тяжко з ними жити;Немає з ким поплакати,Ні поговорити[1057].

«Московщина» (то есть Россия, Великороссия, включая и Петербург) для Шевченко – чужбина, страна, где живут люди чужие, а потому малоприятные.

А до того – Московщина,Кругом чужі люде…<…>Насміються на псалом той,Що виллю сльозами;Насміються… Тяжко, батьку,Жити з ворогами![1058]

К тому же здесь мне людиВраждебны и чужды.<…>Посмеются над псалмами,Что вылью слезами;Посмеются… Тяжко, батько,Тяжко жить с врагами!

Хуже того, русские были не только чужим народом, но и господствующим народом (вместе с теми же немцами). Русские, как создатели Российской империи, вольно или невольно принимали на себя и все ее ошибки, грехи, мнимые или подлинные преступления.

Неприязнь к чужому народу, народу господствующему, «владычному» вполне объясняет самые неприятные для русских проявления украинской русофобии. Впрочем, ксенофобия почти всегда взаимна. И если в начале XIX века большинство пишущих русских отзывалось о малороссиянах с некоторой симпатией, то к концу гоголевского времени положение дел стало быстро меняться.

Часть IX

Там, на реках Петербурга

Финские гены и русские песни

Русские – не славяне, а финны или смесь финнов с татаро-монголами. Этот миф, в наши дни необычайно распространенный среди украинских националистов и российских евразийцев, был известен уже в гоголевское время.

Из письма Юзефа Богдана Залеского Франтишеку Духинскому от 19 февраля 1859 года: «Лет 25 назад гостил в Париже знаменитый русский поэт Гоголь. С Мицкевичем и со мной <…> он был в тесной дружбе. <…> Вопрос о финском их (москалей. – С. Б.) происхождении был беспрерывно предметом обсуждения. Гоголь подтверждал его со всею своею малорусской запальчивостью»[1060].

Если верить письму Залеского, всем троим москали «внушали отвращение». Гоголь даже написал целую статью о финском происхождении москалей. Материалом для нее стали народные песни. Гоголь сравнивал славянские (чешские, сербские, польские, малороссийские) песни с песнями русскими, великороссийскими: «Для характеристики каждого человеческого чувства он подобрал особую песню: с одной стороны, нашу славянскую – сладостную, нежную, а рядом великорусскую – угрюмую, дикую, нередко каннибальскую, словом – чисто финскую»[1061].

Залеский и Мицкевич ликовали. Их чувства понятны. Поляки со времен Костюшко боролись за возрождение независимой Польши. За несколько лет до этих дружеских украинско-польских бесед было разгромлено польское восстание. В рядах повстанцев сражался и Залеский. Но как же быть с Гоголем?

Беседы с Мицкевичем и Залеским о москалях и каннибальских песнях продолжались зимой 1837-го. Незадолго перед этим Гоголь работал над статьей «Петербургская сцена 1835–1836 годов», где он вообще не разделяет песен русских и украинских. И те, и другие для него – «наши»: «Какую оперу можно составить из наших национальных мотивов! Покажите мне народ, у которого бы больше было песен. Наша Украина звенит песнями. По Волге, от верховья до моря, на всей веренице влекущихся барок заливаются бурлацкие песни. Под песни рубятся из сосновых бревен избы по всей Руси. Под песни мечутся из рук в руки кирпичи, и как грибы вырастают города. Под песни баб пеленается, женится и хоронится русский человек»[1062].

«Петербургская сцена» (как часть «Петербургских записок 1836 года») входит в более или менее полные собрания сочинений Гоголя, а куда делась та самая статья о финнах-москалях, поющих каннибальские песни? В литературном наследии Гоголя ее нет. И вообще, была ли эта статья?

Польский поэт пересказывает содержание очень давних разговоров. Вряд ли он, спустя двадцать два года, мог точно передать их содержание. Однако Юрий Манн, крупнейший современный исследователь Гоголя, не сомневается в словах Залеского, но полагает, что тот мог принять желаемое за действительное. Преувеличить – однако это «преувеличение идеи, действительно промелькнувшей у Гоголя»[1063].

Если статья о славянских и финских песнях не сохранилась, то гоголевский «Взгляд на составление Малороссии» был опубликован еще в сборнике «Арабески». А там, между прочим, есть противопоставление «земли чистых славянских племен» (южной России, будущей Малороссии) и «Великой России», где славяне России «начинали уже смешиваться с народами финскими»[1064].

Более того, в том же 1837 году, когда Гоголь, Залеский и Мицкевич ругали «каннибальские» песни угрюмых москалей, в Москве из типографии вышла магистерская диссертация Осипа Максимовича Бодянского «О народной поэзии славянских племен», в которой нашлось место и тем самым русским, «москальским» песням: «…отличительный признак песен Северных Руссов (Великороссиян) составляют глубокая унылость, величайшее забвение, покорность своей судьбе, какое-то раздолье и плавная протяженность»[1065], – писал Бодянский. Он объяснял «унылость» русских песен природой и климатом: «…мрачность, суровость, уныние Севера навели и на песни Северных Русов эту унылость, томность…»[1066] И напротив, поэзия «Южных Русов (Украинцев, Малороссиян)» «всем своим составом, внутренним и внешним», отличается от русской. Песни русские и песни украинские совершенно несходны друг с другом, как несходны и сами народы. «Да иначе и быть не могло, – продолжает Бодянский. – Из всех славянских племен Северные и Южные Руссы – самые несходственные между собой, несмотря на одинаковость их общего названия»[1067].