Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры - Владимир Владимирович Пименов
Праздник посвящали предкам—«панам», а в то же время думали об урожае овса. Ритуальное поедание предварительно освященного в часовне овсяного киселя, ставшее шуточным обливание киселем и молоком, бесспорно, являются обломками древнего обряда, выполнение которого было направлено на то, чтобы обеспечить плодородие во всем, богатство и обилие, и находят себе аналогии в верованиях многих земледельческих народов. Можно привести и другие примеры сохранения в религиозном быту вепсов пережитков верований, возникновение которых обусловливалось некогда сформировавшимися представлениями о зависимости человека от сверхъестественных сил, позднее олицетворявшихся в образах низшей демонологии.
Но, пожалуй, наибольшую интенсивность приобрели верования, относящиеся не непосредственно к земледелию, а к тесно взаимодействующей с ним отрасли сельскохозяйственной деятельности — животноводству. В грамоте Макария недаром говорится о принесении «кровных» жертв «бесам» — «волы и овцы, и всяк скот, и птицы». Это сообщение хорошо увязывается с материалами, полученными позднейшими наблюдателями, изучавшими религиозный быт вепсов и соседящих с ними народов, в том числе и с нашими данными.
В конце лета (в Ильин день, 20-го июля ст. ст.) или в начале осени (в день рождества богородицы, 8-го сентября ст. ст.) в очень многих вепсских деревнях при церквах и часовнях, где в эти дни справлялись храмовые праздники, происходили подлинные жертвоприношения. Крестьяне приводили сюда «завещанный» скот (быков или баранов), закалывали его, мясо варили в общественном котле и после благословения священника расхватывали и поедали. Закалывали обычно не всех животных, а одного-двух, остальных продавали, и деньги, вырученные от продажи, поступали в церковную кассу, а также делились причтом. В связи с этим обрядом устойчиво держалась легенда, будто сравнительно недавно в названные дни к месту ритуального жертвоприношений прибегали олени или лоси, одного из которых и убивали в качестве жертвы. Однако то ли потому, что однажды крестьяне пожадничали и убили обоих животных, то ли по той причине, что не дождавшись их прихода, закололи быка (в разных пунктах рассказывают об этом различно), олени перестали появляться, и с тех пор для жертвоприношений стали употреблять только домашних животных.
Обряд и легенда имеют очень широкое распространение. Они отмечены, помимо вепсов, у южных карел, у русских Прионежья, Белозерщины, Пудожского и Тихвинского краев. П. Б. Иноходцев, посетивший в 1785 г. Каргополь, обратил внимание на то, что в городском гербе зафиксирован мотив жертвоприношения. «Герб городу Каргополю есть, и, без сумнения, старинный: ибо представляет древнее жертвоприношение, а именно в голубом поле овна, возложенного на костер горящих дров для всесожжения». Впрочем, в русских районах Севера, не граничащих с областью расселения вепсов, подобные жертвоприношения, но уже без сопровождения обряда легендой, имели место в день Флора и Лавра (18 августа ст. ст.). Вместе с тем, прослеживая более дальние пределы их совместного бытования, если откинуть уж вовсе далекие кавказские аналогии, невольно приходишь к заключению, что описанные обряд и легенда свойственны ряду народов финно-угорского происхождения — коми-пермякам, удмуртам, эстонцам-сетукезам, верхневолжским карелам. Это наводит на мысль, что данный ритуал, восходящий в своей первооснове к весьма ранним этапам сложения земледельческих культов у названных народов, если только он не заимствован ими от русских, составляет их общую черту, что и отразил источник середины XVI столетия.
Параллельно с развитием и усложнением местных культов у северных чудских народов происходило выделение особых лиц, «арбуев», специализировавшихся на посредничестве между рядовыми верующими и божествами. Конечно, нам слишком мало известно об арбуях, чтобы можно было с полной определенностью обрисовать как их повседневные функции, так и роль в обществе. Вероятно, они представляли собою слой жречества, пользовавшийся значительным влиянием, ограниченным, впрочем, чисто бытовой областью. Арбуи принимали участие в похоронах, нарекали имена младенцам, освящали брачные союзы, занимались предсказаниями. Не исключено, что для «общения» с духами арбуи приводили себя в экстатическое состояние — обычный прием северных шаманов — подобно тому, как это делал некий чудский волхв, рассказ о камлании которого помещен в ранних русских летописях под 1071 годом.
Присматриваясь к термину «арбуй», нетрудно заметить, что это слово само по себе свидетельствует о принадлежности тех, кого так называли, именно к жреческому «сословию». Они не были просто колдунами: прибалтийско-финские языки терминологически выделяют последнее понятие с помощью особого слова (ср. вепсск. noid, финск. noita ’колдун’), принадлежащего к древнейшему слою собственно прибалтийско-финской лексики. Со временем, когда это древнее слово перестало выражать сущность нового явления, когда возникло жречество, прибалтийско-финские народы восприняли от соседивших с нйми германцев новое слово, в русской передаче получившее позднее вид арбуй [ср. финск. arpa ’жезл (прут) для узнания тайн’, ’жребий’, также ’предсказатель’, вепсск. arb ’жребий’, arboind ’гадание’, arboida ’гадать’, ’бросать жребий’].
В XV-XVI вв. арбуи еще активно действовали. Об этом говорит не только посыльная грамота Макария, но и отразившаяся в документах того времени топонимика. Так, в Егорьевском Лопеком погосте в Карелии существовала «деревня Замошье Арбуево». Были арбуи и у вепсов: в источнике XVI в. упоминается «волостка Арбуй, а тянула к Ягромжу» (Белозерье).
Мы далеко не исчерпали всего многообразия дохристианских верований вепсов. Судя по тем скупым упоминаниям, которые имеются в источниках, оживающим при сопоставлении с данными более поздних этнографических наблюдений, можно только догадываться, сколь сложна и богата разнообразными культами была в действительности вся система их религиозных представлений. Неудивительно поэтому, что новгородская епископская кафедра, хорошо осведомленная о положении в населенных чудскими народами, в том числе и вепсами, районах епархии, где успехи христианизации оставались достаточно призрачными, время от времени меняла тактику борьбы и наряду с систематической деятельностью, которую вели погостские попы и монахи местных монастырей, прибегала к экстраординарным мерам.
Одной из таких мер, продиктованных как соображениями идеологического и социально-политического порядка, так и попросту корыстными интересами, и явилась «миссия» Илии, посланного Макарием с четко разработанной программой искоренения язычества. Илия ездил «в Чудь» дважды — в 1534 й 1535 гг. Во вторую поездку ему предписывалось там, где он побывал в прошлом году, «паче утвердити православный веры», а «в которых местех не был, и тамо... быти и разоряти чюдския обычая».
Нам неизвестно, «шествовал» ли Илия также и через вепсские погосты и каковы оказались непосредственные результаты его «шествования». Ясно одно: во второй половине XVI и в XVII в. христианская церковь усиливает свою активность в чудских районах Севера, в том числе и
