Константин Крылов - Нет времени
Итак, есть две стороны: А и Б. Почему же А нападает на Б? В чем дело? В А? В Б? В отношениях между А и Б? Или в отношениях А с чем-то или кем-то другим?
Если дело в самом А, то это наш первый случай (просто у А чешутся кулаки). Если дело в отношениях А с чем-то или кем-то на стороне, то это второй случай (А кто-то использует в своих целях, неважно как и почему). Если в отношениях между А и Б, так это третий случай. И, наконец, если дело в самом Б (он, так сказать, вызывает желание его уничтожить, причем не только у данного А, но вообще у большинства нормальных людей), это случай номер четыре. Можно даже построить красивую табличку, и показать наглядно, что других вариантов нет.
Но не будем забывать, что мы всё-таки говорим о литературе. Не её дело разбирать подобные вопросы. Её дело — изображать, как такие вопросы решаются её героями, изображать по возможности увлекательно, и при том более-менее достоверно.
Так вот, обратимся к тому, каким образом в книгах выглядят конфликты такого рода.
Неважно, какое место в сюжете занимают подобные эпизоды и «что автор этим хочет сказать». Будем обращать внимание именно на то, как это изображается. Начнем с самого распространенного, а именно — с третьего случая. Так вот, когда в какой-нибудь хорошей книжке изображается «конфликт интересов» в чистом виде, сразу обращаешь внимание, до чего похожи друг на друга враждующие стороны. Он увел мою корову, я за это спалил ему овин, а он, сволочь такая… и т. д. Как правило, силы примерно равны (иначе становится неинтересно), но ни один не лучше другого. Разумеется, читатель сочувствует одной стороне (разумеется, той, о которой, или от имени которой, ведется повествование), но, в общем-то, они взаимозаменимы, как черные и белые фигурки в шахматах. Действуют они тоже примерно одинаково. Читатель болеет за одного из парней примерно так же, как можно «болеть за Спартак»: он никогда не забывает, что это всё-таки игра, пусть даже «большая игра». Даже самый-самый фэн какого-нибудь футбольного клуба и в самую бредовую минуту не пожелает, чтобы с лица Земли исчезли бы все остальные клубы… потому что тогда «футбола не будет». Так и здесь. Даже сами враги-конкуренты, в общем-то, не хотят уничтожения друг друга; иначе игра лишится смысла. Полное уничтожение равного по силам противника оставляет горький осадок на душе: всё-таки это был достойный противник… Иногда они могут даже друг другом искренне восхищаться, как киплинговский английский офицер и бунтовщик Камаль… а зачастую они и вправду друзья, и пусть даже Джо (в белом смокинге) всаживает пулю в соперника Джима (в черном фраке), он, в общем-то, делает это только потому, что «другого выхода не было». Ах, если б ты, Джим не посягал на руку прелестной Гвендолен, так и остались бы лучшими друзьями… но она выбрала меня, а её отец настаивал на тебе… Прости, Джим. Мы назовем нашего первого сына твоим именем… Бедный Джим. Sorry.
Совсем другое дело, когда изображается — опять-таки возьмем для простоты «чистый случай» — столкновение Добра и Зла. Первое ощущение: здесь сталкиваются разные силы. Конфликта интересов может и не быть, причина столкновения — именно в том, что они разные и не могут уместиться вместе на одной планете. Примирение невозможно, спортивное поведение неуместно. Враг должен быть сломлен и уничтожен, всё остальное — полумеры. Это не Олимпийские игры.
По старому обыкновению, тех, кто берется за такие дела, называют героями.
Кстати. Не надо путать героя и праведника — это разные персонажи. Праведник творит добро и не делает зла. Герой уничтожает зло, но из этого не следует, что он сам его не творит. Иногда героями становятся довольно скверные люди, бузотеры и грубияны, а то и настоящие преступники, — не говоря уже о том, что герои сплошь и рядом неприятны в общении и неудобны в быту.
Удивительного в этом ничего нет. Вспомним, опять-же, наши четыре разновидности насилия, уделив внимание первым трем. Природная склонность к насилию (первый случай) вовсе не противоречит желанию «разобраться с гадиной», а иногда даже может и поспособствовать таковому. Разумеется, даже робкий человек в некоторых случаях начинает махать кулаками, но всё-таки портосовское «дерусь, потому что дерусь» здесь бывает более уместно… как, впрочем, не помешает и определенный профессионализм в области кулакомахания (второй случай). Сложнее всего, как ни странно, с третьим. Герой очень часто выглядит (да и является) антиподом нормального, блюдущего свою выгоду человека, и строящего козни противнику лишь потому, что тот мешает его делам. Герой — это идиот, который лезет не в свои дела. Просто потому, что «нельзя терпеть».
Тут-то, однако, и начинается самое интересное. При столь резкой (до «нельзя терпеть») несовместимости между Добром и Злом мы вдруг встречаемся (NB! — разумеется, речь идет о литературе) со странным стеснением сил Добра в используемых средствах борьбы. А именно — есть вещи, которые применить вроде бы и чешутся руки, но — нельзя… Нельзя, например, бить в спину. Нельзя предавать. Нельзя то, нельзя это. Нельзя. Аргументация очень любопытна: «тогда я стану таким, как они».
Вообще, у Добра и Зла есть свои, так сказать, традиционные методы борьбы друг с другом, свои привычки, повадки и даже излюбленное оружие.
Об этом последнем — несколько подробнее: именно на таких примерах можно что-то понять. Так вот, обратим внимание на такой мелкий технический момент, как излюбленное, собственное оружие Великих Сил. Разумеется, в сложной ситуации и Добро, и Зло пользуются тем, что попадется под руку — ну хоть палкой или камнем, если уж нет ничего другого. Зло и Добро палят друг в друга из аркебуз, дырявят друг друга стрелами, но всё-таки, если можно выбирать, то известно, что они выберут.
Перечитайте любимые книги с этой точки зрения. И станет видно: оружие Добра — Меч, оружие Зла — Яд.
Яд — излюбленное средство Зла, которым Добро не пользуется почти никогда (еще раз напоминаем, речь идет о литературе!) Яд — подлое оружие; его применяют тайно: подсыпают в чашу с вином, или вливают в ухо спящему. И само действие яда — тайное: яд невидимым образом разрушает тело изнутри. Он проявляется вовне — подозрительной синевой, пеной на губах, судорогами — в последнюю очередь, когда всё внутри уже убито. Яд распространяется из глубины наружу.
Напротив, меч поражает врага извне. Хороший удар пробивает кольчугу, рассекает корчащееся тело врага, и достигает его сердца. Меч невозможно скрыть (подлые удары наносят скорее кинжалом с отравленным лезвием). Сражение на мечах — это сражение лицом к лицу, жестокое, но честное.[238]
С другой стороны, меч страшен только тому, против кого он обращен. Чем крепче герой держится за рукоять своего Экскалибура или Дюрандаля, тем лучше. Меч — любимец своего владельца, зачастую он носит имя, он больше похож на живое существо, чем на вещь. Меч — друг своего хозяина. Напротив, яд опасен и для самого отравителя. Яд, в некотором смысле — потустороннее вещество: он может в любой момент убить самого отравителя, если тот не будет достаточно осторожен. Продолжая сравнение, можно сказать, что яд — нечто вроде злого духа, вызванного заклинаниями из Внешней Тьмы, духа связанного, но всегда опасного и непредсказуемого. Яд заключают в склянку с притертой пробкой, как сказочного джинна в кувшин, или хранят в перстне, под охраной драгоценного камня.
Интересно отметить, что подобное отношение к средствам насилия распространяется не только на людей. Почему-то крупные хищники с их зубами и когтями вызывают не только страх, но и восхищение — даже у тех, кто знаком с ними не понаслышке. «Лев хороший и красивый», говорят зулусы, у которых львы похищают скот; а европейские рыцари благоговейно изображали львов и медведей на своих щитах и знаменах. Но отношение к ядовитым тварям всегда было одинаковым: даже альбигойцы, постники и аскеты, считали грехом убийство любого живого существа за исключением змеи.[239]
И за великими образами Меча и Яда нам видятся иные, древние тени — тех времен, когда оружие было живым. Меч — это, собственно, искусственный коготь или клык, яд — это созданное в реторте алхимика жало. Верный Меч и Коварный Яд — ни что иное, как иные обличья Пса и Змеи, старейшего помощника человека и старейшего его врага.
Это может показаться странным. Собака давно уже считается «нечистым животным», а змея, напротив, довольно-таки популярна в качестве символа «мудрой восточной мудрости». Любопытно, что, согласно православным обычаям, собаке нельзя давать человеческое имя и впускать в церковь (а вот кота, наоборот, можно было назвать Васькой и держать хоть при алтаре). Впрочем, до змеепоклонничества Церковь не доходила — отчасти из-за слишком глубокого отвращения к ползучей твари, отчасти из-за известного библейского эпизода, однозначно указывающего, кто именно обычно предпочитает обличье пресмыкающегося. Мудрая индийская цивилизация даже обожествила «нагов», — хотя, надо заметить, на пользу ей это не пошло.
