Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре - Дорис Бахманн-Медик
Уже этот «чужой взгляд» на собственную культурную реальность также и в современных исследованиях по-прежнему подталкивает к тому, чтобы проливать свет на не замечаемые до сих пор общедисциплинарные предметные области. Так, под влиянием культурологии в исторических науках буйно разрослись история безумия, скуки, отвращения, сновидений, памяти и т. д., то есть «мягкие» факторы «культуры как ополаскивателя», по выражению Уте Даниель.[78] Соответствующие исследования в сфере истории повседневности и исторической антропологии сыграли здесь роль новаторских направлений.[79] В литературоведении такими предметными областями выступают честь, кожа, фетиш, любовь, насилие и т. п. в литературе – а также, разумеется, есть расширенное понятие текста, включающее в себя медиа, устность, перформативность и тем самым разительно отличающееся от традиционной ориентации литературоведения на художественное произведение.[80] Логичным образом не заставил себя ждать и спорный вопрос, не теряет ли литературоведение собственный предмет – эстетическое своеобразие и индивидуальность того или иного литературного произведения.[81]
Даже без положительного ответа на этот вопрос очевидно, что активное расширение и экспансия предметных областей под влиянием культурологии – не только в исторических и литературных науках – является результатом устойчивого давления модернизации и инноваций. Привело это к вызывающей сомнения фиксации на тематических комплексах, которая преобладает в культурологических дискуссиях. Даже большинство описаний самого культурологического дискурса по сей день выстраивается тематически. В качестве примера можно снова привести «Краткий курс истории культуры» Уте Даниель, ориентирующейся на темы и ключевые фигуры в науке и концентрирующейся на «тематических акцентах»,[82] на микроистории и истории повседневности, исторической антропологии, гендерных исследованиях, истории дискурсов. Тематические профили подобного рода в большинстве своем заканчиваются разделением и дифференциацией исследовательского спектра внутри одной дисциплины, а не трансдисциплинарными пересечениями. Почему последние возможны только в случае «поворотов», показывает их «переход» от тематических блоков к аналитическим категориям. Именно этот качественный скачок не всегда в достаточной мере последовательно подхватывают науки о культуре. Так, «ключевые слова», которые раскрывает Уте Даниель, такие как «объяснение / понимание», «факт», «истина», «объективный / субъективный», «язык / нарративность» и т. д., отстают от динамики наук о культуре, под действием которой содержательно заряженные понятия превращаются в оперативные и служат методологически новаторскими категориями анализа.
Разбор «поворотов» в этой книге пытается вывести за пределы подобной тематической фиксации, преобладающей сегодня в культурологических исследованиях. Фиксируясь лишь на темах, так легко, к примеру, сжать литературные тексты до простых «обломков мыслей, формул и мотивов»,[83] вместо того чтобы, скажем, сместить взгляд на особые формы литературной репрезентации или раскрыть культурные категории восприятия как возможные координаты исследования.[84] Однако чтобы уберечь науки о культуре от такого самопоглощения в почти бескрайнем море их возможных предметов исследования и методически более точно очертить их контуры, следует реализовать продуктивный потенциал «поворотов». Так, следование различным исследовательским «поворотам» поощряет методологическое сознание и формирование теорий, с помощью которых можно переформулировать сами культурологические (например, литературоведческие или историко-научные) категории. Здесь обнаруживается больше конкретики в том, что можно понимать под «очуждающей» новой оптикой собственной дисциплины или культуры. Эта оптика не исчерпывается межкультурным расширением и ревизией традиционных европейских категорий. Более того, она ставит под вопрос сами эти категории – в их обусловленности европейской историей и с их претензией на обобщаемость или даже универсализируемость. К примеру, для литературоведения это означает критическую ревизию понятий эпохи и жанра, а также критериев литературной канонизации – не в последнюю очередь в контексте связи литературной истории с историей колониализма.[85]
Критика категорий и расширение методологии выводят культурологические исследования в целом на новый уровень: науки о культуре также обретают смежный горизонт своего применения, выходя за пределы переосмысления и расширения предметных областей и намечая новые перспективные направления в исследованиях. Именно это и сулят «повороты». Стимулируя критику категорий, они в конечном счете действуют и в обратном направлении, инициируя критическое обращение с культурологическим словарем; они затрагивают самосознание и возможную завышенную самооценку наук о культуре, равно как и их возможную недооценку (например, со стороны естественных наук). Сквозными в этом ключе оказываются вопросы: каких еще «поворотов» следует ожидать в рамках наук о культуре, а какие больше не поддаются интеграции этими науками? Фиксируют ли «повороты» только поверхностные явления научной моды или же они воплощают собой более стабильные исследовательские направления? Куда «поместить» их в международном ландшафте наук?
В немецких науках о культуре бросается в глаза, что о «поворотах» здесь практически всегда говорят с отсылкой к англоязычным, в особенности американским дискурсам. «Оксфордский словарь английского языка» передает все комплексное смысловое поле понятия turn, разносторонние прагматические оттенки которого слышны даже в более узком понятии исследовательского поворота.[86] В немецком же языке понятие Wende провоцирует тяжеловесные коннотации. Здесь скорее звучит финальная нота эпохального, кардинального изменения, «водораздела эпох»,[87] которая – аналогично хайдеггеровской концепции поворота как Kehre[88] – углубляет понятие «поворота». Уже только поэтому в случае культурологических поворотов имеет смысл в немецком языке сохранить английское понятие turn, примыкая к международной дискуссии. Разумеется, возникает вопрос, не существуют ли – как раз на волне возрожденной в начале ХХ века немецкоязычной традиции наук о культуре (Георг Зиммель, Эрнст Кассирер, Макс Вебер и др.)[89] – и в Германии собственные подходы к «поворотам», к которым стоило бы внимательнее приглядеться – прежде всего к «повороту», совершенному «парадигмой» памяти.[90] Однако данная книга концентрируется на важнейших «поворотах», которые, возникнув в международном контексте, по крайней мере частично вошли в немецкие науки о культуре и обрели в них свои собственные акценты.
Во французской же научной традиции, продвигающей исследования трансферов, такой трансфер теории культурных поворотов, похоже, не столь распространен. Развитие дискурсов идет там иными путями – науки о культуре,[91]
