Хосе Портильо - Пирамида Кецалькоатля
В ту пору он надумал дом построить с многими покоями.
— Воздвигну здание на радость нашему народу. Там будем мы хранить народное добро. Там станут жить все люди моей свиты. Там будут жить служители народа. Там буду я и впредь учить делам полезным.
Прошло немало времени, пока соорудили этот дом: по центру круглый, но четыре огромные крыла раскинулись к востоку, западу и к северу и югу. В подвалах должен был храниться урожай, ибо полны у всех амбары были. Дом строился как раз в те годы, когда росли несметные богатства Тулы. Из всех окрестных областей для зданья поставляли тесаные камни, как повелел Кецалькоатль. Дом рос, но медленно: выдерживали цветовую гамму, четыре цвета чередуя в камне и в декоре. Народ открыто восхищался планами Кецалькоатля, с охотою дом строил на холме высоком, дом, словно реявший над Тулой.
Тольтеки зажили прекрасно, узнали сытость и богатство, вкусили от щедрот земных, как обещал Кецалькоатль.
— Великою он силой обладает. Мы сделались богаты, голода не знаем с ним. К чему ни прикоснутся его руки, что ни увидит глаз, все обращается в красу и изобилье.
Они были горды, они были довольны. Они еще трудились там, куда их посылал Кецалькоатль.
Росла и крепла Тула. Шли отовсюду люди к ней, дивились ее мощи. Многие хотели в городе остаться, те блага получать, что там по справедливости делились. Как приказал Кецалькоатль, так и делил богатства Топильцин, чтобы всем жителям всего хватало. Были довольны все, ибо добро у всех умножилось. Трудились тоже много. День-деньской в работе проводили.
Шесть лет прожил Кецалькоатль с Тольтеками. Дом радости народной был почти достроен, ломились от припасов закрома. И вот тогда он принял новое решенье:
— Наши земли и плодородны, и богаты. Так пусть познают благоденствие и люди за горами. Мы посетим владения чичимеков. Я призван выполнить свой долг, и миссия моя — их жизнь сделать лучше. Я научу их жить совместно, всех их в селения объединю, им покажу, как землю обрабатывать и возводить жилища.
— Пускай живут, как жили раньше. Ведь дикари они, у них царит насилье, у них порядка нет, — промолвил Топильцин. — Как вольный ветер носятся они. Никто не направляет их, ничто не держит дома. Пусть сами, как хотят. Нам дел хватает в собственных краях.
— Но я принадлежу не только этим землям. Все люди мои братья, всем я должен дать то, что имею. Надо идти к ним. Принесу им все то, что познала Тула, — сказал Кецалькоатль.
— Берегись. Ты их не знаешь. Слов наших дикие не понимают, они, как звери, воют и рычат, — не соглашался Топильцин.
— Пойду, — сказал Кецалькоатль, — выполню долг жизни. На этот раз ты не пойдешь со мною, коль идти не хочешь. Отправлюсь сам я, со своею свитой.
— Не надо, не ходи. Одних кокомов мало! Позволь пойти с тобой, взять воинов умелых, привыкших драться с ними, знающих повадки чичимеков, — просил упрямо Топильцин.
— Но я не подчинять иду, иду я к ним, как к вам пришел: нести им счастье жизни и ученье о прегрешении и искуплении.
— Давно не говорил ты о грехах и искуплении, — заметил Татле, слышавший их спор; ему тогда уже семнадцать миновало. — Давно не навещал ты Дерево, которое сажал на площади. Побегов не дало оно, не выросло; торчит уныло, одиноко.
— Да, Татле, я не говорил, но много размышлял о том, о чем сказал ты. Разум мой в смятенье был. Теперь же Дерево велит добро мне насаждать не только здесь, делиться счастьем с братьями другими. И даст тогда оно ростки.
— Но чичимеки нам не братья! — крикнул Топильцин. — На дальних землях исстари живут, ни с кем не схожи, злы, всеядны и пожирают даже падаль. Чтят только солнце, острый дротик. Всегда готовы убивать, хотя и сами умереть готовы. Ты нас не покидай, здесь много тех, кто хочет тебя слушать, учиться у тебя всему. А ты желаешь путь держать туда, где от тебя не ждут добра и где тебя добром не встретят.
— Нет, должен я идти, я не могу жить безмятежно, тихо, когда еще так много дел.
И, собираясь в путь, велел позвать Акатля. В ту пору стал Акатль важною персоной. Люди его чтили: он был служитель культа Дерева, он им нашел Кецалькоатля и насаждал с тамемами культ Брата-близнеца, культ Змея Мудрого, который направлял Кецалькоатля без его ведома и воли. Носил Акатль одежды такие же, какие полюбил носить Кецалькоатль. С губ и ушей его свисали золотые украшения с перьями. Он гордо стал потряхивать густой и яркой бородой. Речь сделалась немногословна, а поступь стала величава.
Вошел Акатль и сказал:
— Ты повелел позвать меня, мой господин. Я слышал, хочешь нас оставить, отправиться в край чичимеков. Желаешь образумить их.
— Да, так, — сказал Кецалькоатль. — Тебя позвал, чтобы ты взял то Дерево, что высится на площади, и приказал тамемам, которые несли меня, когда я направлялся в Тулу, крест-Дерево нести за мною в земли чичимеков. Пойдут со мной в поход и музыканты, играющие хорошо на тепонацтле, флейтах, бубнах.
— Возьми с собою Топильцина, воинов, — советовал Акатль.
— Нет, не возьму. Зачем нести насилие туда, где есть насилие. Я принесу им Древо Жизни и начертаю путь. Я принесу мелодию и ритм Дерева. И больше ничего с собою не возьму.
— Да будет так, как ты сказал. Не пожалеть бы нам потом!
— Скажу еще, — его прервал Кецалькоатль. — Сделай так, чтобы покончить с культом Змея. Я знаю все. Иначе я по возвращении прикончу Змея собственной рукой!
Смолчал Акатль, но слез не смог сдержать.
Едва лишь заалел восток, Кецалькоатль выступил в поход с своею небольшою свитой и с юным Татле. Четверо тамемов тащили крестовину. Воинов с собой не взял он, только музыкантов да мастеров-умельцев. Но Топильцин, ни словом не обмолвившись, собрал отряд и двинулся вослед за ними. Долго Кецалькоатль шел и вот вступил на земли чичимеков, он еще много дней бродил, но не встречал там ни одной живой души. Шатаясь от усталости, ему сказали его люди:
— Кецалькоатль, мы не нужны, наверно, этим диким. Они быстры, как ветер, или, как воздух, незаметны. Как будто что-то промелькнет или дыхание почудится вблизи, но никого нет перед нами.
Кецалькоатль распорядился разбить в долине лагерь. Там на привале он сказал:
— Мы будем жечь костер все ночи кряду. Вокруг него играть мы станем на деревянных инструментах. А рядом крест воткнем и подождем здесь тех, кого мы ищем. Они придут, их привлекут гармония и свет. Свет и гармонию внесу в их жизнь.
Три ночи полыхал костер и музыка играла, но без толку, хотя огонь был виден хорошо, а горы музыке вторили гулким эхом. Одни койоты отвечали воем и пумы рыком. А Топильцин сидел в засаде, за горой, — ослушался он господина и тайно следовал за ним.
К четвертой ночи наконец явились чичимеки. Их было множество. Все голые, с камнями, дротиками, палками. То выдалась ужаснейшая ночь, наполненная криками и воплями. Их первым в отсвете костра заметил Татле. Он медленно поднялся, увидав фигуры смутные во мраке, блеск глаз обсидиановых и шевеление легкое их длинных грязных косм.
— Пришли! — шепнул чуть слышно Татле.
Люди прислушались, но только слышали горящих веток треск да вой койотов.
— В добрый час, — сказал Кецалькоатль и встал, но в этот миг упал на землю Татле, сраженный дротиком.
— Нет! Нет! — вскричал Кецалькоатль голосом, подобным грому.
И дикари его передразнили громко и насмешливо:
— «Нет! Нет! » — И град камней обрушился на беззащитных.
— Дай нам оружие! Где взять оружие?! — кричали некоторые в страхе.
— Не нападать! — сказал Кецалькоатль. — Я не поддамся снова искушенью свершить насилие! Играйте все на флейтах, тепонацтле! Я обращу к ним слово!
Он распахнул свою большую мантию, раскинул руки и вскричал:
— Чичимеки! Братья! — Но камень ему в губы угодил, а в тело впились дротики, он рухнул на безжизненного Татле.
— Спрячьте крест! — успел шепнуть он, и сознанье его опять окутала тьма ночи беспросветной. Четверо тамемов ринулись прикрыть Кецалькоатля, но под градом стрел упали замертво. Охваченные ужасом, Тольтеки разума лишились. Одни невольно кинулись во тьму и оказались в гуще чичимеков, которые их палками забили. Те, что у костра остались, о помощи к своим богам взывая, в плен взяты иль убиты были. Никому не удалось спастись.
Воинственные крики чичимеков резким эхом, как дротики, отскакивали рикошетом от стен ущелья. Дикие плясали на тепонацтле и в костре обломки барабанов жгли, а флейты на куски ломали, радуясь, как дети. Крест они затаптывали в землю, когда, губами шевеля невнятно, хотел встать на ноги Кецалькоатль. Однако дротик снова ужалил тело, и он упал. Пять стрел, пять наконечников кремнёвых сидели крепко у него меж ребер и в ногах.
Но тут послышался вдали клич боевой отряда Топильцина. Во мраке ночи воины с дороги сбились, на помощь шли, но опоздали.
Чичимеки тотчас свой прекратили шабаш и разбились на небольшие группы. Четверо взвалили на себя Кецалькоатля, а другие всех остальных Тольтеков, раненых и мертвых. Их ждали женщины и дети, чтоб вместе разделить и съесть добычу. Угли еще тлели, когда с отрядом наконец явился Топильцин. Очнулся Татле и, рыдая, с трудом заговорил:
