Картина мира в мифах древнего Китая - Валерий Петрович Даниленко
Особенно ярко эволюционно-культурный взгляд на Прометея представлен у И. Гердера в драме «Освобождённый Прометей» и стихотворении «Алтарь милосердия». В указанном стихотворении автор рисует эволюционный идеал человека. В своей человечности идеальный человек достигает высшего совершенства. Оно выражается в том, что его голова – храм мудрости, а сердце – кладезь доброты.
И. В. Гёте был намного менее оптимистичен в отношении к людям, чем И. Гердер. В своей «Пандоре» (1808) он выразил скептический взгляд на эволюционные возможности людей. С его точки зрения, Прометей создал людей, которые в большинстве своём живут, как учил Христос, заботами лишь сегодняшнего дня, легкодумно гоняясь за новизной. Этим людям автор «Фауста» заявляет:
Новому не рад я, с преизбытком
Этот род к земному приспособлен,
Только дню текущему он служит,
О вчерашнем думает лишь редко.
Что терпел, что снёс, то всё утратил,
Даже миг хватает без разбора,
Встречное, схватив, себе берёт он
И бросает без ума, без думы.
То мне горько. Но урок и речи,
Даже и пример, пребудут втуне,
Так грядите ж с детским легкодумьем
В день, всего неопытно касаясь!
Если б были вы с былым дружнее,
С настоящим, образуя, слились,
Благо было б всем, и был бы рад я.
В стихотворении Д. Байрона «Прометей» и поэтической драме П. Б. Шелли «Освобождённый Прометей» мы находим по преимуществу положительную нравственно-политическую доминанту в образе Прометея. С одной стороны, Д. Байрон сокрушается, что Прометей добрыми намерения вымостил себе дорогу в ад:
Ты добр – в том твой небесный грех
Иль преступленье: ты хотел
Несчастьям положить предел,
Чтоб разум осчастливил всех!
Разрушил Рок твои мечты…
Но с другой стороны:
Но в том, что не смирился ты, —
Пример для всех людских сердец;
В том, чем была твоя свобода,
Сокрыт величья образец
Для человеческого рода!
Ты символ силы, полубог,
Ты озарил для смертных путь…
В предисловии к «Освобождённому Прометею» П. Б. Шелли так оправдывает свою демифизацию образа Прометея: «Греческие трагики, заимствуя свои замыслы из отечественной истории или мифологии, при разработке их соблюдали известный сознательный произвол. Они отнюдь не считали себя обязанными держаться общепринятого толкования или подражать, в повествовании и в заглавии, своим соперникам и предшественникам. Подобный приём привел бы их к отречению от тех самых целей, которые служили побудительным мотивом для творчества, от желания достичь превосходства над своими соперниками. История Агамемнона была воспроизведена на афинской сцене с таким количеством видоизменений, сколько было самых драм. Я позволил себе подобную же вольность. Освобожденный Прометей Эсхила предполагал примирение Юпитера с его жертвой, как оплату за разоблачение опасности, угрожавшей его власти от вступления в брак с Фетидой. Согласно с таким рассмотрением замысла, Фетида была дана в супруги Пелею, а Прометей, с соизволения Юпитера, был освобождён от пленничества Геркулесом. Если бы я построил мой рассказ по этому плану, я не сделал бы ничего иного, кроме попытки восстановить утраченную драму Эсхила («Освобождённый Прометей». – В. Д.), и если бы даже моё предпочтение к этой форме разработки сюжета побудило меня лелеять такой честолюбивый замысел, одна мысль о дерзком сравнении, которую вызвала бы подобная попытка, могла пресечь её. Но, говоря правду, я испытывал отвращение к такой слабой развязке, как примирение Поборника человечества с его Утеснителем» (http://lib.ru/P0EZIQ/SHELLY/shelleyl_8.txt).
В драме П. Б. Шелли прикованный Прометей испытывает невыносимые страдания. Но он не смиряется перед своим тираном Юпитером. Он верит, что придёт «час урочный» и Юпитер будет повергнут:
Тебя он свергнет, яростный Тиран,
И вынудит – стереть лобзаньем жадным
Потоки крови с этих бледных ног,
Хотя они тебя топтать не будут,
Таким рабом потерянным гнушаясь.
Гнушаясь? Нет, о, нет! Мне жаль тебя.
Как будешь ты ничтожно-беззащитен,
Какая гибель будет властно гнать
Отверженца в бездонных сферах Неба!
Твоя душа, растерзанная страхом,
Откроется, зияя точно ад!
В моих словах нет гнева, много скорби,
Уж больше я не в силах ненавидеть:
Сквозь тьму скорбей я к мудрости пришёл.
Когда-то я дышал проклятьем страшным,
Теперь его хотел бы я услышать,
Чтоб взять его назад.
По религиозному пути в демифизации язычника Прометея пошёл французский писатель Эдгар Кюнэ. В своей драме «Прометей» (1838) он доверил освобождение Прометея не Гераклу, а архангелам Михаилу и Рафаилу. Они же сообщают Прометею, что Юпитер уже низвергнут Иеговой, к которому они уносят Прометея по воздуху. Греческий миф о Прометее, таким образом, Э.Кюнэ демифологизировал за счёт другого мифа – еврейского.
В литературе XIX в. в целом продолжало сохраняться противостояние отрицательных и положительных оценок образа Прометея. Так, итальянский писатель Д. Леопарди в диалоге «Пари Прометея» (1827) изобразил Прометея бесполезным и завистливым мечтателем. Но всех превзошёл в демифизации Прометея в конце XIX в. Андре Жид. В «Плохо прикованном Прометее» (1899) он изобразил Зевса в роли банкира, а Прометея – в роли обывателя. Однако преобладающим в это время стал мотив возвращения Прометею героического величия. Французы Л. Менар и Д. Пеладан изобразили его в образе светоча науки и святого великомученика, полька М. Конопницкая – в образе гения, непонятого серой народной массой, а немец К. Шпиттелер – в образе ницшеанского сверхчеловека.
Двадцатый век
Этот век характеризуется преобладанием морально-политического способа демифизации образа Прометея. Так, В. Я. Брюсов
