Петр Радечко - Реабилитированный Есенин
Свои стихи и поэмы он также называет песнями, а себя, естественно, певцом: «Честь моя за песню продана», «Пел и я когда-то далеко», «Я пел тогда, когда мой край был болен», «Чтоб и мое степное пенье», «Только мне, как псаломщику, петь», «В первый раз я запел про любовь»…
Любовная лирика Есенина удивительно задушевна и человечна. Она поражает глубиной и силой переживаний, какою-то застенчиво-целомудренной нежностью и едва ли не обожествлением женской красоты. В юношеском возрасте он создает удивительно романтический образ своей подруги:
С алым соком ягоды на коже,Нежная, красивая былаНа закат ты розовый похожаИ, как снег, лучиста и светла.
Стихам более позднего периода присущи не только «буйство глаз и половодье чувств», но и имажинистское озорство, эпатаж, от чего он вскоре решительно откажется, как и от своей «пустозвонной братии». На смену «Москве кабацкой», экстравагантности приходит зрелое отношение к своему предназначению, к своим чувствам, озарение нежностью и простотой, внутренней красотой, богатством души. Это не обычная любовь – это видение сердца.
Актриса Камерного театра Августа Миклашевская, с которой Есенин дружил после возвращения из зарубежной поездки в 1923 году, в своих воспоминаниях подчеркивала слова поэта, сказанные ей: «Я с Вами, как гимназист».
И в стихах, посвященных этой воистину красивой женщине, ничего не говорится о ее привлекательной внешности. Он видит иное и покорен другим:
Ты такая ж простая, как все,Как сто тысяч других в России…
И далее:
Не хочу я лететь в зенит,Слишком многое телу надо.Что ж так имя твое звенит,Словно августовская прохлада?
Цикл стихотворений Есенина «Персидские мотивы» вошел в золотой фонд мировой лирической поэзии. В нем столько философии, любви и нежности, красоты и волшебства, восхищения и легкой грусти, надежды и веры, что они с первого прочтения навсегда западают в душу читателя. Да и как можно забыть такие искренние и трогательные слова поэта, обращенные к юной персиянке?
Никогда я не был на Босфоре,Ты меня не спрашивай о нем.Я в твоих глазах увидел море,Полыхающее голубым огнем.
Один из наиболее известных в русском зарубежье поэт-эмигрант Георгий Иванов писал в своих воспоминаниях в 1950 году, когда творчество Есенина было у нас еще под негласным запретом:
«У Есенина есть перед советской властью другой непростительный грех – грех посмертный (курсив. – Г. И.). Из могилы Есенин делает то, что не удалось за тридцать лет никому из живых: объединяет русских людей звуком русской песни… <…> Например, такой удивительный, но неопровержимый факт: на любви к Есенину сходятся шестнадцатилетняя «невеста Есенина», комсомолка, и пятидесятилетний, сохранивший стопроцентную непримиримость «белогвардеец». Два полюса искаженного и раздробленного революцией русского сознания, между которыми, казалось бы, нет ничего общего, сходятся на Есенине, т. е. сходятся на русской поэзии. То есть на поэзии вообще».
Среди тех стихотворений Есенина, которые объединяют не только русских, но и всех русскоязычных, в первую очередь, несомненно, надо назвать удивительно трогательное «Письмо матери», цикл «Персидские мотивы» и «одну из самых светлых лирических поэм», по выражению Максима Танка, – «Анна Снегина».
В отличие от фальшивой и «пустозвонной братии», что окружала Есенина, он был одним из самых откровенных, искренних и правдивых поэтов. Его строка «Я сердцем никогда не лгу» стала уже своего рода фразеологизмом. Современники подчеркивали, что Есенин ничего не писал без жизненной основы. Будь то его позиция по отношению к власти, к чиновникам от литературы, к друзьям и подругам, к своей бездомной жизни. Перед читателем, перед своими односельчанами он представал, как перед священником на исповеди и, по его же выражению, «себя вынимал на испод», рассказывая о самом сокровенном. Потому и читатель до сих пор своим доверием отвечает на его доверие.
Ведь какое мужество надо иметь, чтобы, излагая в стихах письмо от матери, сказать о себе с такой убийственной правдивостью:
Но ты детейПо свету растерял,Свою женуЛегко отдал другому,И без семьи, без дружбы,Без причалТы с головойУшел в кабацкий омут.
Он пишет стихотворный ответ матери, но наиболее точно изложил свою позицию относительно произошедшего в классическом «Письме к женщине»:
Любимая!Меня вы не любили.Не знали вы, что в сонмище людскомЯ был, как лошадь, загнанная в мыле,Пришпоренная смелым ездоком.Что я в сплошном дыму,В развороченном бурей бытеС того и мучаюсь, что не пойму —Куда несет нас рок событий.
Многие десятилетия литературоведы этими строками подкрепляли свое убеждение в том, что Есенин, как поэт-самородок, не закончивший полного курса учебы в университете, не был способен разобраться в сложной политической обстановке того времени. Как и в «Капитале» Маркса. Но с высоты ХХI века мы видим, что Есенин оказался прозорливее и всех поэтов и писателей, оставшихся тогда в России, и даже политиков.
В одной из бесед со своими родителями, как свидетельствовали родственники поэта, Есенин сказал, что его творчество потомки поймут примерно через сто лет. И вот теперь мы можем истолковать некоторые его стихи немного в ином ключе, выпятив главную мысль Есенина, а не то, что подчеркивали услужливые литературоведы, пытавшиеся «подружить» его с Маяковским и другими певцами революции.
Да, в автобиографических заметках «О себе» он писал: «В годы революции был всецело на стороне Октября». И потому абсолютно искренними надо считать его строки, написанные в 1918 году в «Иорданской голубице»:
Небо – как колокол,Месяц – язык,Мать моя – родина,Я – большевик.
По традиционному консервативному отношению крестьян к существующей власти Есенин всем сердцем жаждал перемен и с великой радостью воспринял революционный лозунг левых эсеров «Земля – крестьянам!», перехваченный позже большевиками. Но уже в том же 1918 году левые эсеры, с газетой которых «Дело народа» поэт вместе с женой Зинаидой Райх тесно сотрудничал, оказались вне закона. В стране разразилась жестокая братоубийственная гражданская война, сопровождавшаяся красным террором, а за ней последовал страшный голод.
Основная масса русской интеллигенции вынуждена была эмигрировать. Произведения оставшихся литераторов подвергались строгой цензуре. И уже сам автор «Иорданской голубицы» Сергей Есенин всемогущим тогда Львом Троцким был назван в числе «попутчиков», подчеркнув при этом их «политическую ограниченность, неустойчивость, ненадежность» на пути к мировой революции.
В 1922–1923 годах Есенин вместе со знаменитой американской танцовщицей Айседорой Дункан, ставшей его женой, объехал всю Европу и Америку. Там он воочию убедился в том, что ни рабочим, ни крестьянам не нужны великие революционные потрясения. Имея работу, они и так живут вполне прилично, заботясь лишь о том, как улучшить свое благосостояние. 7 февраля 1923 года Есенин пишет в Париж поэту Александру Кусикову:
«Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывается какой-нибудь ноябрь…»
Тяжелые раздумья об иллюзорности былых ожиданий и несбывшихся надежд, нездоровая обстановка вокруг него и его имени при возвращении на родину заставляют поэта на целые полгода уехать на Кавказ. И там он в маленькой поэме «Метель» с присущей ему исповедальностью кается перед читателями за свое былое незрелое признание в большевизме, за свои антирелигиозные стихи:
Но я забыл,Что сам я петухомОрал вовсюПеред рассветом края,Отцовские заветы попирая,Волнуясь сердцемИ стихом.
Здесь же Есенин выносит сам себе поэтический приговор за свои незрелые стихи:
И первогоМеня повесить нужно,Скрестив мне руки за спиной:За то, что песнейХриплой и недужнойМешал я спатьСтране родной.
В мои школьные годы (полвека назад), когда имя Сергея Есенина было еще полузапрещенным, в учебнике Л. Тимофеева «Русская советская литература» для 10 класса поэту отводилось всего полстраницы. В положительном плане, кроме цитаты Максима Горького, были написаны лишь два предложения. Приводились и шесть стихотворных строк, среди которых две из только что процитированных:
