Алексей Митрофанов - Повседневная жизнь русского провинциального города в XIX веке. Пореформенный период
Естественно, подобная специфика определенным образом сказывалась на жизни города. В одном из рапортов власти Ижевского завода отчитывались перед своим собственным начальством: «Обыватели Ижевского завода, как из оружейников-рабочих и мастеровых заводов, так ровно и служащих в администрации технических заведений и по гражданскому ведомству, крайне стеснены в средствах дать среднее образование своим детям».
Тем не менее на пистолеты деньги находились. Впрочем, можно было и не тратиться, а просто утащить оружие с места работы.
В разборках между собой ижевцы тоже не обходились без стрельбы. Один из очевидцев описывал традиционное русское игрище — кулачный бой, проходивший в этом городе: «Мне вспоминается один из таких боев, произошедший между Одиннадцатой и Десятой улицами Заречной части. Крики, удары дубинок, выстрелы слились в неописуемый шум… Дрались дубинками, вилами, лопатами, стреляли из ружей, в суматохе и свалке было трудно понять, кто кого бил».
«Спортивное» мордобитие было широко распространено в России. Во многих «заречных частях» время от времени происходило что-нибудь подобное. С одной лишь разницей — без огнестрельного оружия. Здесь же «выстрелы» — дело обыденное. Другой очевидец с философской отрешенностью докладывал: «Все рабочие здесь привыкли носить при себе различное оружие обороны (ножи, кистени, мешочки, наполненные дробью). По закону здешнему при нанесении легких ран допускается примирение с вознаграждением 10–15 рублей. Размер этот установлен обычаем. Поэтому среди рабочих развилось легкое отношение к здоровью своего ближнего». По каким-то неизвестным нам причинам автор этих строк не стал упоминать в них огнестрельное оружие. Но смысл происходившего в Ижевске передал весьма наглядно.
На заводе местные рабочие были смиренными и жалкими. Здесь вплоть до середины XIX века были в ходу физические наказания. В документах попадаются такие записи:
«Абдул Айтов, сын Айтов, 70 лет, из служивых татар… наказан за побег шпицрутенами через 500 человек по два раза».
«Петр Степанов, сын Степанов, 37 лет, из государственных крестьян Уржумской округи за побег с завода… наказан шпицрутенами через 1000 человек по два раза».
«Мастеровые П. Демидов, П. Шемякин, Ю. Рошуков за непризнание над собою Верховной власти, неповиновение начальству и уклонение от службы отправлены… на каторгу в Сибирь».
Эти события конечно же происходили еще до отмены крепостного права. Но и затем рабочий на своем рабочем месте оставался бесправным. Зато в выходной или праздничный день он становился безусловным хозяином жизни. И в первую очередь эту уверенность ему придавал пистолет.
К счастью, чаще всего стреляли в воздух. По любому поводу — с радости по окончании рабочего дня, приближающегося праздника, просто от избытка бодрости. На Пасху было принято стрелять с первым «Христос воскресе» — «чтобы убить черта». Уже при советской власти местное начальство пыталось запретить такую праздную стрельбу, но, разумеется, сила традиции оказывалась не в пример могущественнее, чем комиссары и чиновники.
Правда, бурные праздники заканчивались очень быстро. У измотанного заводчанина просто не хватало физических сил (да и денег) на многодневный загул. На этот счет была в ходу пословица: «Ижевский молодец, что соленый огурец — день цветет, две недели вянет».
Впрочем, не все особенности жизни в городе-заводе сводились к стрельбе. Здесь, например, существовала уникальная культура наградных кафтанов. Особо отличившимся работникам вручали долгополую одежду наподобие древней стрелецкой — темно-зеленого сукна и с желтыми горизонтальными полосками.
Простые, не отмеченные властью обыватели прозвали их за это «крокодилами».
Тоже, в общем, небольшая честь.
* * *Однако же духу российского провинциального города больше соответствовали маленькие фабрички-заводики, фактически — мастерские. При этом многие русские города славились каким-либо определенным изделием. Нелогично, казалось бы, когда в городе N выпускают исключительно козловые фуфайки, а в городе Z — сковородки. Тем не менее такое наблюдалось сплошь и рядом, мастерство оттачивалось, перенимались традиции, воровались секреты, и в результате козловые фуфайки, выпущенные N-скими мастерами, достигали невиданного совершенства.
Некоторые товарные бренды сохранились по сей день. Чей самовар? Конечно, тульский. Хотя в действительности самовар придумал непонятно кто. Одни исследователи считают, что римляне, другие — что китайцы, третьи — что уральские ремесленники. Видимо, прав один ученый, посвятивший этому предмету статью с очаровательным названием — «Генезис тульского самоварного производства»: «Спор о том, кто именно изобрел и сделал самый первый тульский самовар, в историческом аспекте представляется наивным, а в научном — схоластическим. В действительности первый русский самовар никто не изобретал, он появился спонтанно в результате длительной эволюции древнерусской домашней утвари».
Впрочем, туляки уверены, что самовар изобретен, конечно, в Туле. Неким Лисицыным Назаром. В 1778 году. На Штыковой улице.
У Назара были кузница (на двоих с братом Иваном) и несколько наемных мастеров. Они делали замки, кастрюли и оружие. А в один прекрасный день у братьев вышел самовар. Немножечко похожий на старый добрый сбитенник — но приспособленный под чай. Хотя чай в то время был диковинкой, и одна старая тульская газета приводила даже такой случай: «Один маркитант в начале XIX в. привез в Белев из армии жене своей в подарок фунт восточного напитка. Жена его, простая женщина, не пившая никогда чая, обрадовалась подарку, но об употреблении его у мужа не спросила. В какой-то праздник маркитант привел с собою гостя, чтобы угостить его новым напитком, чай подали в маленьких саксонских чашках. Муж, говорят, чаю хлебнул и чуть не подавился: он был приготовлен неумелой женой с конопляным маслом и луком, причем в чугун упрятан целый фунт».
Однако в скором времени чай сделался самым популярным русским напитком (а заодно развлечением и даже, можно сказать, философией), а Тула — «самоварной столицей России». Кроме фабрики Лисицыных в городе открылись заведения Морозова, Медведева, Маликова, Киселева, Карашева, Черникова, Минаева и прочих, а самое значительное — Баташовых. Баташовы были вообще людьми оригинальными. Например, Александр Степанович любил проехаться по Туле на верблюде, на ходу швыряя ошарашенным городовым дензнаки. Иногда подходил к нищему, брал у него суму и сам просил для оборванца милостыню. А как-то раз нанял одновременно всех тульских извозчиков и отправил их к вокзалу. В этот вечер в городском театре шло очередное представление и несчастным зрителям пришлось иди домой пешком.
В своих чудачествах Баташов был, впрочем, щедр: как-то прогуливаясь в городском саду, промышленник увидел симпатичную мещаночку и предложил ей за вознаграждение во всей своей одежде войти в заросший тиной пруд, там окунуться с головой и вылезти обратно. Та согласилась и в несколько минут разбогатела на целых сто рублей. Но самая яркая история связана с ногой фабриканта. Когда, под старость, ему ампутировали нижнюю конечность, он торжественно похоронил ее на городском Всехсвятском кладбище.
Этот человек был самым видным тульским самоварщиком.
Главными специалистами на самоварном производстве были наводилыцик, токарь, лудильщик, слесарь, сборщик, чистильщик и особый, деревянный токарь, изготовлявший шишки к крышкам самовара, а также ручки.
Одна российская газета так описывала быт тульских специалистов — мастеров по самоварам: «На Грязевской ул. «Эх красива фабрика-то. Ай-да Занфтлебен, он ведь все так разукрасил», — подумает не один человек, проходя мимо этой фабрики. Наружность ее действительно красива, но если заглянуть внутрь ее, если посмотреть на тех людей, которые создали на это средства хозяину, то чувство отвращения, вызываемое и этими зданиями, и кровными рысаками, подвозящими в коляске директора, сменится какой-то безысходной тоской. При виде этой фабрики, красивой и выхоленной, а рядом ее рабочих — так и просится песня в душу: «Измученный, истерзанный работой трудовой, идет, как тень загробная, наш брат мастеровой». Вот так рыцари труда!»
И далее — подробности: «В 7 час. они уже на фабрике, в душной мастерской, с 7 до 12, полтора часа на обед и снова работают до семи с половиной вечера. Всего в общей сложности 11 час., в едкой атмосфере пыли и нашатыря. Работают сдельно, не покладая рук, и самое большое вырабатывают 1 руб. 30 коп. в день, да каждый мастер имеет одного или нескольких учеников, которых просто в силу необходимости приходится жестоко эксплуатировать. Молодой рабочий, только что женившийся, уже не думает о мало-мальски сносной квартире или одежде, у него одна мысль: как бы не умереть с голоду. Как же жить человеку, у которого несколько человек детей? Вот почему в 40–45 лет он выглядит стариком, а вечные спутники его — горе, нужда и жулик казенки сложили ему песню о тени загробной».
