Время Культуры - Ирина Исааковна Чайковская
Мне на плечи кидается век-волкодав/, Но не волк я по крови своей/. Запихай меня лучше, как шапку, в рукав/ Жаркой шубы сибирских степей.
Образ загнанного «волка» потом подхватит Пастернак (пропал, как зверь в загоне) и Высоцкий в своей «Охоте на волков». Высоцкий прямо отождествит себя с волком, за которым идет охота и который неожиданно выбегает за флажки и спасается.
У Мандельштама иначе, век-то волкодав, но поэт-то не волк. Он человек, причем божественной природы, поэт. Куда деться от жути поэту? И к кому, как не к Богу, ему обратиться за спасением?
И просит-то о малом, не об Италии, с морем и солнцем, не о теплом крымском береге — о Сибири. Она большая, как просторная шуба, там можно спрятаться. Тем более, что путь ссыльного вел именно в те края, но ссыльного, не лагерного зэка. Об участи зэка молить не стоило. Запихай, «как шапку в рукав», — чтобы быть не на виду, чтобы никому не мозолить глаза, да и не видеть окружающего ужаса… Нашла у поэта первой волны Аргуса (Михаила Айзенштадта) стихи, где он, уже в эмиграции, молит Бога, «чтобы он позабыл про нас». Позабыть — значит выпустить из сферы контроля, перестать следить. Про то же мольба Мандельштама.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых костей в колесе,/ Чтоб сияли всю ночь голубые песцы/ Мне в своей первобытной красе.
Страшное время порождало трусов и «хлипкую грязцу», поэт не был ни тем, ни другим. Но бунтовщиков хватали и казнили во все века, и казнь была страшна — как во времена Малюты Скуратова, когда жгли и колесовали. От этой жути так хотелось уйти «на воздух», в таежный простор, с его сказочными «голубыми песцами». Эти песцы в воображении поэта способны сиять, освещать все голубым сиянием.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей/И сосна до звезды достает,/ Потому что не волк я по крови своей, /И меня только равный убьет.
Здесь, с одной стороны, точно указано, куда хочется — на Енисей. С другой, рисуется сказочный детский пейзаж: сосна до звезды достает. Вспомним, в начале 1900-х молодой Мандельштам писал о своей усталости от жизни и способе бороться с ней — «только детские книги читать, только детские думы лелеять».
В тех же стихах есть «высокие темные ели», ели из детства, которые выплывают к нему из прошлого, вспоминаются «в туманном бреду». Мне кажется, что и высокая сосна, достающая до звезды, — оттуда же, из детских воспоминаний поэта… В этом четверостишии опять есть обращение — «Уведи меня». И снова спрошу: к кому? И отвечу: к Богу.
И эта догадка подтверждается в самом конце. Да, человек не волк. Но может ли даже человек убить другого человека? Нет, моральный закон, заповеданный Всевышним, запрещает убийство.
Кто же может оборвать жизнь человека? Только Бог. Поэт в деле решения участи признает только божественный приговор, только он будет для него справедлив. В этом случае Поэт признает равным себе только Бога, Божественный промысел.
Вот мое прочтение этого стихотворения Мандельштама и, если есть у вас замечания или дополнения, пожалуйста, напишите!
К 125-летию Осипа Эмильевича Мандельштама на ТВ прошло несколько передач. На канале КУЛБТУРА» был показан замечательный фильм Елены Якович (опять Елена Якович, и уже в который раз!) «Тайна архива Мандельштама. Рассказ Сони Богатыревой».
Рекомендую всем. Софья Игнатьевна Богатырева, вдова поэта-переводчика Константина Богатырева и дочь писателя Александра Ивича, а для друзей — Сани Берштейна, ныне живет в Денвере, штат Колорадо. Ее рассказ реальная фантастика. Ее, девочку, Надежда Мандельштам, в 1954 году, после смерти тирана, назначила «наследницей и хранительницей» бесценного архива мужа, сохраненного ее, Сониной семьей (отцом и дядей).
Надежда Яковлевна сказала отцу Сони: «Нам с вами, Саня, дожить не придется (имеется в виду до публикации стихов Осипа Эмильевича, — И. Ч), а она — доживет». Но Надежда Яковлевна дожила до публикации стихов поэта в Америке (1967, издатели Г. Струве и Б. Филиппов) и на родине (1973 год, Библиотека поэта). Последний раз архив Мандельштама Софья Богатырева видела в Принстоне, когда читала там лекции. Архив ныне хранится там.
Воспоминания Софьи Богатыревой рисуют атмосферу ее семьи, где дядя, крупный ученый- лингвист, Сергей Бернштейн, хранил верность дореволюционным привычкам, носил шапочку, наподобие той, что была у булгаковского Мастера. А когда Саню Ивича, отца Сони, в конце 1940-х в «Правде» объявили «врагом народа» и даже его однополчане-летчики боялись прийти к нему на 9 мая, в дом опального писателя стала ходить Лидия Чуковская. Два раза в неделю. Сидела с ними — избывала горе и после уходила в темноту пустой и страшной улицы.
Скажу еще о двух передачах, посвященных Мандельштаму. На канале КУЛЬТУРА был показан поэтический вечер в Междунардном Доме музыки, где три актера — Юлия Рутберг, Анатолий Белый и Ольга Лерман читали стихи Осипа Эмильевича и отрывки из дневников и воспоминаний.
Композицию подготовила Екатерина Андроникова, мастер своего дела, редактор Культурных программ, о которой с воодушевлением говорил Вениамин Смехов в своем интервью ЧАЙКЕ.
И замечание к этой программе у меня только одно: очень похоже на все прежнее. Мы уже видели поэтические вечера на этом канале, раз от разу интерес к ним угасал именно по причине повторяемости приемов. Даже оформление практически осталось тем же. Бедность? Возможно, но еще и некий возникший штамп, с которым нужно расстаться. Что до чтецов, то читали они прекрасно, но осталось неясным, почему их было трое? Может быть, стоило разделить стихи «на двоих»? Создать лирическую коллизию? В принципе и с двумя женщинами можно было бы это сделать, но «драматического плана» в композиции я не заметила, план был хронологический.
Зато в фильме Романа Либерова, показанном на Первом (!) канале «Сохрани мою речь навсегда» все от начала до конца было неожиданно, необычно, очень далеко от стереотипов. Поначалу громкая рэпповая музыка меня раздражала, как и куклы, возникающие на экране, впремешку с графикой, архитектурными памятниками, наплывом теней. Все это кружилось перед глазами в клип-повом темпо-ритме, и я уже было решила прекратить просмотр, но что-то меня удержало. Скорей всего, удержала
