Марселен Дефурно - Повседневная жизнь в эпоху Жанны дАрк
В предшествующие годы провалилось уже немало заговоров: между 1422 и 1433 г. их насчитывается не меньше восьми, и участвовало в них довольно много людей. Наиболее серьезным представляется заговор 1430 г., во главе которого стоял кармелит Пьер д'Алле, агент дофина Карла, проникший в город переодетым в крестьянское платье. Он рассчитывал на пособничество «многих служителей церкви и людей из других сословий, пользующихся доброй славой и большой властью», а главное – на поддержку сорока «десятков», составлявших значительную вооруженную силу: они обязались сдать город законному монарху. Поначалу думали спровоцировать волнения среди населения, «выкрикивая» у ворот Бодуайе, где каждое воскресенье собиралась многочисленная толпа, грамоты о помиловании, данной Карлом VII (то есть объявляя об амнистии для тех, принадлежал к английской партии), «и не было ни малейшего сомнения в том, что народ на это поддастся». Но другой заговорщик, Жан де Кале, нашел этот план ненадежным и предложил заменить его другим: в город маленькими группами проведут сотню шотландцев, переодетых англичанами (и говорящих на их языке). Они пройдут по дороге через Сен-Дени со свежей морской рыбой и скотом для рынка, а оказавшись на месте, откроют ворота арманьякским войскам. Заговорщики не успели привести свой план в исполнение: сто пятьдесят из них были арестованы и обезглавлены. Разнообразие их социального положения (один чиновник из счетной палаты, два прокурора из Шатле, булочник, двое портных и так далее) показывает, что у заговорщиков были свои люди во всех классах общества. Жан де Кале откупился деньгами, что не помешало ему после возвращения Карла VII в столицу сделаться парижским эшевеном…
В Нормандии, хотя английское господство пустило там куда более прочные корни, у дофина также была тайная партия сторонников, действовавших все более активно. Начиная с 1423 г. «множество людей из добрых (нормандских) городов явились к нему переодетыми, чтобы заверить его в том, что, когда ему угодно будет к ним прийти, его хорошо встретят и будут ему повиноваться». И в 1425 г., стоило дофину Карлу предпринять большое контрнаступление, несколько жителей Руана уже приготовились сдать город его войскам. Среди них был тот самый руанский архитектор Сальвар, которому поручено было содержать в порядке городские укрепления. Вместе с другим инженером, Александром де Берневалем, одним из зодчих, строивших церковь Сент-Уан, он изучил слабые места обороны, чтобы указать на них капитану армии дофина. Поражение сторонников Карла в битве при Вернее разрушило их надежду на скорое избавление, хотя этот заговор так и не был раскрыт англичанами.
У дофина повсюду оставались преданные сторонники, которые облегчали задачу его тайным агентам и эмиссарам. В самом сердце бургундского края, поблизости от Сен-Жан-де-Лон, на него работала бывшая фаворитка Карла VI Одетта де Шандивер. Представители духовенства – в особенности монахи – вели пропаганду в его пользу, как например брат Ришар, который проповедовал в Париже в 1429 г. и уговорил жителей Труа открыть городские ворота войскам Жанны д'Арк. Мы видели, какую роль сыграл в заговоре 1430 г. кармелит Пьер д'Алле. Другой монах, на этот раз францисканец, Этьен Шарле, служил посредником между Карлом VII и его рассеянными по разным местам сторонниками. Он безнаказанно пересекал занятые врагом области и неизменно находил в городах и замках радушный прием.
Даже в восточных и северо-восточных областях Бургундии существовали очень активные оппозиционные элементы. Жители Абвиля поклялись в верности герцогу Бургундскому, но отказались «стать англичанами». В Пикардии часть аристократии создала лигу, провозгласив себя сторонниками Карла VII. Наместнику Жану Люксембургскому пришлось применить силу, чтобы справиться с этим союзом. Там, где сохранялись «островки верности», то и дело вспыхивали стычки между арманьяками и англо-бургиньонами. Жанна д'Арк вспоминала, что в детстве видела, «как некоторые жители Домреми дрались с людьми из Максея (соседняя деревня, стоявшая за бургиньонов) и нередко возвращались оттуда сильно израненными и окровавленными»20
Еще более тяжкими оказывались последствия деятельности партизанских отрядов, орудовавших в Нормандии, в Перше и на севере Иль-де-Франса. Нередко во главе их вставали дворяне, в результате завоевания страны англичанами лишившиеся своих земель и «державшиеся поближе к границам англичан, каждый рядом с теми местами, откуда был родом». Эта герилья доставляла множество неприятностей английскому правительству и стала для него источником тяжких забот. Между Руаном, Верноном, Жизором и Омалем, в местности, покрытой лесом, который давал надежное убежище партизанам, английские коммуникации то и дело оказывались перерезанными, и приходилось организовывать особые эскорты, чтобы сопровождать представителей власти. Но такой защиты часто оказывалось недостаточно: секретари архиепископа Руанского и епископа Шалонского, под надежным эскортом направлявшиеся в Париж, тем не менее были похищены по пути. Та же участь едва не постигла самого регента во время одной из его поездок между Парижем и Руаном… Зато «разбойникам» удавалось поддерживать связи с областями, подчинявшимися «Буржскому королю», а иногда даже и переправлять туда наиболее ценных пленников, чтобы уберечь их от каких бы то ни было попыток освобождения. Так, в 1424 г. сержант из лионского шателенства, схваченный партизанами, был доставлен в Божанси и там брошен в темницу.
Англичанам пришлось создать настоящую карательную машину. Преследованием «бандитов» занимались подвижные колонны, иногда оснащенные значительными боевыми средствами. Но они никогда не решались уклоняться от проложенных дорог и углубляться в леса, служившие убежищем партизанам. Последним нередко помогало население окрестных деревень, несмотря на то что сообщникам партизан грозили страшные кары (женщин, обвиненных в такой помощи, закапывали живыми у подножия виселиц, на которых вздергивали «разбойников»). Но и самые кошмарные угрозы были бессильны: неизменно находились крестьянки, готовые приносить еду партизанам, «хирурги» (то есть цирюльники) приходили лечить раненых, а некоторые сельские священники служили связными и гонцами. Не в силах придумать ничего лучшего, англичане организовали в некоторых областях нечто вроде сельского ополчения, набранного из тех же крестьян и предназначенного для того, чтобы защищать правителей от разбойников. Но эти импровизированные войска оказались неспособными противостоять боевым партизанским частям, а нередко с ними объединялись.
Тома Базен оставил нам тем более интересное свидетельство, касающееся деятельности партизан в Нормандии, что оно основано на личных воспоминаниях. Нормандец по происхождению, Тома Базен, ставший впоследствии епископом Лизье, непосредственно сталкивался с тем, о чем рассказывает. Он с величайшей проницательностью анализирует разнообразные факторы, которыми объясняется развитие этого сопротивления, где французский или нормандский патриотизм иной раз соединялся с куда менее благородными побуждениями: страстью к приключениям, жаждой наживы, стремлением к самому настоящему и неприкрытому разбою.
«Помимо тех, кто утверждал, будто сражается во французском лагере, и кто, не входя в регулярные войска и по большей части не получая никакого жалованья, обитал в находившихся во власти французов крепостях и замках и возвращался туда с захваченной добычей, было также великое множество отчаявшихся и пропащих людей, которые то ли из трусости, то ли из ненависти к англичанам, то ли из желания завладеть чужим добром, то ли сознавая свои преступления и желая ускользнуть из сетей закона, покинули свои поля и свои дома, не жили во французских крепостях и замках и не сражались в рядах французов, но, подобно диким зверям и волкам, селились в самых глухих и недоступных уголках леса. Оттуда, обезумев от мучительного голода, они выходили преимущественно по ночам, под покровом тьмы, а иногда, что случалось куда реже, и днем, врывались в крестьянские дома, отнимали у крестьян имущество, а самих хозяев уводили в плен в свои лесные логова, которые невозможно было отыскать, и там, подвергая их всяческим истязаниям и лишениям, заставляли пленников приносить в назначенное место и в назначенный день большие суммы денег в виде выкупа за освобождение, а также другие необходимые для жизни вещи. Если же денег не приносили, либо те, кого крестьяне оставляли заложниками, подвергались самому бесчеловечному обращению, либо сами эти крестьяне, когда грабителям удавалось снова их поймать, оказывались убитыми, либо их дома, загадочным образом вспыхнув, за ночь сгорали дотла.
Эти люди, способные на все, – в обиходе их называли «бриганды», – творили в Нормандии – так же как и в соседних провинциях и на занятых англичанами землях – неслыханные вещи, помимо того, что обирали местных жителей и разоряли деревни… Чаще всего они покушались на жизнь англичан, без всякой жалости истребляя их, как только подворачивался случай. Последние беспрестанно разбойников преследовали, прочесывая леса, которые перед тем окружали, проходя их вдоль и поперек с вооруженными отрядами и собаками. Побуждало их к действию еще и то, что тем, кто убивал разбойников или выдавал их правосудию, государственным эдиктом была назначена сумма, подлежавшая выплате из королевской казны, это в немалой степени побуждало английских солдат истреблять опасный сброд. И все же, наподобие того, как происходит это у гидры – змея, о котором рассказывают поэты, – «вместо одной отрубленной головы тотчас отрастали три». Говорят, будто за один только год в Нормандии в различных местах и судах приговорили к смерти и повесили десять тысяч таких бригандов и тех, кто давал им приют (последних приравнивали к первым), что легко вывести, изучив государственные счета, поскольку, как мы уже говорили, за голову каждого разбойника, выданного правосудию или убитого во время облавы, выплачивали премию. Несмотря на все эти старания, страну удалось освободить и очистить от этой заразы только после того, как, с английским господством было покончено и она вернулась под власть французов, ее природных хозяев»24 .
