Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Шевченко было запрещено писать и рисовать, но он все-таки рисовал, а поляки помогали пересылать эти рисунки на Украину, где их продавали, а деньги пересылали художнику.

20 августа 1857 года Томаш Зброжек, польский врач, окончивший Киевский университет, вписал в дневник Шевченко возвышенное обращение на польском языке, где называл поэта «святым народным пророком-мучеником Малороссии»[792]. Первый польский перевод «Гайдамаков» появился в 1860 году[793], через девятнадцать лет после первого издания. Переводчиком стал Леонард Совиньский; сын польского шляхтича и украинской крестьянки, он стремился «подать дружескую руку» украинским писателям[794]. В 1862 году Антоний Гожалчиньский выпустил в Киеве первый том «Переводов малороссийских писателей» на польский язык, посвященный творчеству Тараса Шевченко. «Украинская поэзия, которая начала новую нашу эру, не может быть нам безразлична», – писал Владислав Сырокомля в предисловии к своему переводу «Кобзаря»[795]. Этот перевод и сейчас хорошо известен польскому читателю. Переводчик работал над ним последние годы жизни. Издание вышло в Вильно уже в 1863 году, спустя несколько месяцев после смерти Сырокомли[796]. (Для сравнения, «Тараса Бульбу» перевели на польский язык только в 2001 году (!), причем переводчик издал его за свой счет![797]) С друзьями-поляками Тарас Григорьевич не порывал до конца дней, на похоронах Шевченко в Петербурге было очень много поляков[798].

Дружба с поляками была так заметна, что солдат Андрий Обеременко, украинец, с которым Шевченко решил подружиться как с соотечественником, сначала относился к Тарасу Григорьевичу настороженно: «Я сам вижу, что мы свои, но не знаю, как к вам подступиться, потому что вы всё или с офицерами, или с ляхами. Как, думаю, к нему подойти. Может быть, он и сам какой-нибудь лях…»[799] Обеременко был из того же Звенигородского повета[800], что и Шевченко, общение соотечественника с поляками показалось ему неестественным, странным. Да и сам Шевченко временами словно стеснялся своих польских знакомств. В разговорах с друзьями-украинцами он, случалось, отзывался о поляках подчеркнуто грубо. Приведу только два высказывания, записанные его другом, украинцем Ф. М. Лазаревским. Переводить не стану, чтобы не лишить слова Шевченко выразительности и экспрессии, которые так присущи его украинскому. На вопрос: «Где ты был?» – Шевченко отвечал: «Та оці проклятущі ляхи заманили мене до себе, та й не випускали». Однажды он принес Лазаревскому свой портрет и попросил: «Візьми ти у мене, Христа ради, оцей портрет, хотілось би, щоб він зостався у добрих руках, а то поганці ляхи виманять його у мене. Усе пристають, щоб я їм оддав»[801].

Шевченко чувствовал какую-то грань, где дружба с поляками становилась неприемлемой. В Орской крепости Шевченко написал свое знаменитое «К полякам» («Полякам»), где, совершенно в духе «украинской школы», прославляет прекрасное время, когда козаки братались с «вольными ляхами» и жили весело. Но далее Шевченко вспоминает проклятую унию и ксёндзов, что разрушили идиллию Речи Посполитой, начали угнетать несчастную Украину.

Прийшли ксьондзи і запалилиНаш тихий рай[802].

Это был своего рода водораздел. Поляки в то время оставались в большинстве своем добрыми католиками, а католичество было одной из основ польской идентичности.

Почти все поэты и прозаики «украинской школы», дожившие до ноября 1830 года, стали повстанцами. Так, Северин Гощинский принял участие в знаменитом нападении на Бельведерский дворец. Воевал тогда и Тимко Падура. Большинство же украинцев выступили против поляков, или сохранили нейтралитет, дружественный для правительственных войск.

Образованные украинцы «украинскую школу» не приняли. Необразованные о ней не знали. Малороссийская критика находила, что песни Тимко Падуры «приторны и неестественны»[803]. Пантелеймон Кулиш считал «украинскую школу» только «шляхетской забавой»[804]. Польский писатель Франтишек Равита (Гавроньский) уже в конце XIX века на страницах «Киевской старины» вынесет «украинской школе» свой приговор: «…польское общество на Украине, всеми силами старавшееся подавить историческое козачество и, в конце концов, успевшее в этом <…> одев труп побежденного врага в козацкую одежду, забавлялось им, забавлялось мечтами, что труп этот в широких шароварах, синих полужупанах, с “оселедцем”, вернется к жизни…»[805]

В 1886 году в глубокой старости умер Юзеф Богдан Залеский. Иван Франко посвятил ему эссе. Украинский поэт написал о польском поэте очень строго, даже зло, как украинец о поляке, реалист о романтике. Обширная поэма Залеского «Duch od stepu» («Дух степи») для Франко только «бессвязная фантасмагория, написанная будто в самом деле под влиянием гашиша. Воспоминания о собственной жизни и воспоминания о мировой истории за последние полторы тысячи лет, Украина и польское мессианство – всё смешалось в этой поэме…»[806] Но именно в таком фантастическом мире только и могла существовать романтическая полонофильская Украина, бесконечно далекая от исторической реальности: «Сон, мифология, видения!» И даже украинская мифология в мифологической Украине Залеского тоже вымышленная или переделанная самым диковинным образом. Например, враждебные людям русалки вместо того, чтобы защекотать до смерти, питают лирического героя «молоком дум и нектаром цветов»[807]. В романтическом мире Залеского воплощалась польская, шляхетская идея: «Основное направление песен Залеского остается одним и тем же: Украина для Польши»[808], – писал Иван Франко.

«Украинская школа» дошла до своего естественного предела. Чтобы стать для украинцев своими, польские писатели должны были сделать еще шаг.

В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов XIX века на Украине появились польские интеллектуалы, которые заговорили по-украински, начали переходить из католичества в православие[809] и отказались считать Волынь, Подолию и Киевщину польскими землями. Поляки насмешливо прозвали этих людей «хлопоманами», подчеркнув презрение и к этим «ренегатам», и к самим украинцам. «Хлопоманы» были демократами и врагами крепостничества, верили в прогресс и просвещение – разумеется, в просвещение на народном, то есть украинском языке. Образ жизни польской шляхты они признали чуждым «нашему народу». Поляки традиционно называли словом «narod» шляхту, для «хлопоманов» «народом» были украинские крестьяне.

Моментом истины, как и в 1830–1831-м, стало новое польское восстание. В 1863 году в Киеве несколько молодых поляков отказались от поддержки восстания, как чуждого народу. Самый известный из «хлопоманов», Владимир Антонович, еще в 1862-м публично отказался от польской идентичности, опубликовав в украинском журнале «Основа» статью «Моя исповедь»: «…отречься от своей совести, или оставить ваше общество: – я выбрал второе, и надеюсь, что трудом и любовью заслужу когда-нибудь, что украинцы признают меня сыном своего народа, так как я всё готов разделить с ними. <…> Я перевертень, и я горжусь этим, так точно, как я гордился бы в Америке, если б стал аболиционистом из плантатора…»[810]

Антонович станет знаменитым историком, создаст в Киевском университете собственную научную школу. Среди учеников киевского профессора будут известные историки Петр Голубовский, Митрофан Довнар-Запольский и сам Михаил Грушевский. Всю вторую половину XIX века «хлопоманы» будут играть важную роль в украинском национальном движении. Лингвист Павел Житецкий станет доказывать древность украинского языка, этнограф Павел Чубинский напишет текст будущего гимна «Ще не вмерла Украина».

Украинские националисты относились к «хлопоманам» настороженно, русские их прямо считали врагами. Михаил Катков был убежден, что имеет дело с новой «польской интригой»: поляки, не преуспев в полонизации Юго-Западного края, решили расколоть единый русский народ и придумали украинцев[811]. На самом деле «хлопоманов» уже вряд ли можно считать поляками. Польское украинофильство и «хлопоманство» расслоились, как вода и масло: поэты «украинской школы» сохранили верность польскому национализму и католической вере, немногочисленные «хлопоманы» (Антонович, Рыльский, Житецкий) слились с украинской нацией и украинским национальным движением.

«Згине ляцька земля, згине!»

Поки Рось зоветься Россю,Дніпро в море ллється —Поти серце українськеЗ панським не зживеться[812].

Современный русский читатель наверняка знает о давней русско-польской вражде, которая тянется из века в век. И две страны продолжают вспоминать о преступлениях прошлого, даже как будто растравляют старые раны. Но эта вражда меркнет перед враждой украинско-польской. Сколько украинских песен и дум посвящено ей, сколько народных пословиц и поговорок, сколько томов исписано исследователями украинско-польских войн!