Юрий Виленский - Доктор Булгаков

В светлых печальных этих комнатах Булгаков в тот день проведет несколько часов. «Как странно здесь» — найдет он свои, особые слова о чеховской обители. Слова, говорящие, по сути, о том, что этот мир был и останется тайной, что Чехов непостижим…

Характерный почерк Михаила Афанасьевича… Я все держу и держу в руках альбом с его записью и пытаюсь представить его в этом доме, в этих дверях. Плотные, несколько пожелтевшие листочки. Альбом не входит в экспозицию и хранится на маленьком столике, в комнате Марии Павловны. Здесь всего несколько заполненных страниц. Вслед за строками, написанными И. Буниным, К. Станиславским, Т. Щепкиной-Куперник, С. Балухатым, следуют такие слова:

«Напрасно Вы надеетесь, дорогая Мария Павловна, что я «умру по дороге». Я не умру и вернусь в Ялту за обещанным Вами письмом. М. Булгаков

Следующая и последняя запись в этом альбоме была сделана в 1951 г. академиком В. П. Филатовым. Быть может, под влиянием Булгакова он набросал такие строки:

«Сегодня солнечной истомою Моя душа полна, больна, Волной весеннею, знакомою Она, как встарь, напоена. Пойдем тропой неуловимою В страну забытой красоты! Скользнем над бездною незримою По грани чувства и мечты».

Заметим, что записи разделяют двадцать четыре года. М. П. Чехова бережно хранила заветный альбом, никому не давала листать его, для официальных посещений существовала совсем другая книга отзывов. Владимир Петрович Филатов был, очевидно, первым вне круга самых близких ей людей, кому Мария Павловна доверила прочесть булгаковские строки. А ведь это было в 1951 г., когда имя писателя продолжала окружать глухая стена замалчивания и предубежденности, в «Энциклопедическом словаре», подписанном к печати в тот же период, вообще нет его имени. Тем важнее для нас осознавать, что М. П. Чехова продолжала относиться к памяти М. А. Булгакова с искренним уважением, что, вопреки всему, она сберегла его записи. В знак особого доверительного расположения к В. П. Филатову записи были показаны именно ему. Как жаль, что мы можем лишь догадываться о содержании их беседы.

«Ночь разворачивается над Ялтой яркая. Ноги ноют от усталости, но спать не хочется. Хочется смотреть на высокий зеленый огонь над волнорезом и на громадную багровую луну, выходящую из моря». «Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет».

Позволим себе объединить строки из очерка «В Ливадии» М. А. Булгакова и рассказа «Дама с собачкой» А. П. Чехова не только потому, что они так художественно близки по своим краскам. В них есть и отсвет самой жизни, скрещение ощущений радостного и печального в жизни. Вдумаемся в строку, написанную Чеховым в 1899 г., когда Антон Павлович из-за нездоровья был вынужден оставить любимую среднюю полосу России, — «будет шуметь так же равнодушно, когда нас не будет». В них, возможно, начальные строки чеховского реквиема.

И его глубокую грусть, его никому не показываемую боль, быть может, пронзительнее всех ощутил Булгаков — не только как писатель, но и как врач: «При выходе из пиши письменный стол. На нем в скупом немецком порядке карандаш и перья, докторский молоток и почтовые пакеты, которые Чехов не успел уже вскрыть. Они пришли в мае 1904 г., и в мае он уехал за границу умирать» {125}.

В этом лаконичном булгаковском абзаце, чем-то разительно отличающемся от многих нередко мажорных, трафаретных, хотя и рожденных искренним чувством описаний дома в Аутке, объята последняя весна Антона Павловича, в них строгая совестливость Чехова, не позволявшая ему даже в дни отчаяния не отвечать на письма начинающих литераторов, его слабый огонек надежды, его прощание с Ялтой.

Очерк Булгакова «У Антона Павловича Чехова», опубликованный в 1925 г., вскоре после посещения дома-музея, явился, по сути, одним из первых портретов великого писателя в советской Чеховиане. Перед нами как бы завязь такого трогательного дальнейшего тяготения Михаила Афанасьевича к этому дому, к близким Антона Павловича. Важной вехой в этом сближении, во время повторного его приезда в Крым, стало знакомство с Михаилом Павловичем Чеховым — младшим братом Антона Павловича.

Несмотря на разницу в возрасте, они быстро сошлись. Наметились совместные творческие планы. Г. А. Шалюгину, исследователю жизни и творчества А. П. Чехова, принадлежат интересные изыскания об этих встречах. «9 июля 1927 г., — указывает он, — Михаил Павлович писал в Москву: «Отсюда уезжает Булгаков. Он хотел бы познакомиться с моей пьесой, чтобы дать совет и продвинуть ее». Вероятнее всего, речь шла о пьесе антирасистского содержания «Цветная кожа», над которой М. П. Чехов работал в Ялте летом 1926 г.

Е.М. Чехова сообщила мне также, что Булгаков предложил ее отцу совместную работу над киносценарием» {126}.

Как полагает Г. А. Шалюгин, М. П. Чехов и М. А. Булгаков намеревались посвятить свой совместный труд петрашевцам. В Ялте, куда он переселился в 1926 г., Михаил Павлович трудился над такими материалами, и в его архиве хранится первоначальный вариант сценария под названием «Дело Петрашевского». Замысел остался нереализованным, однако он еще раз свидетельствует о том, что Булгакова еще в 20-е годы влекла и историческая проблематика.

Итак, благоуханная ялтинская весна 1927 г. Булгаковы остановились вблизи Боткинской улицы в пансионате Тези. Первое упоминание имени Михаила Афанасьевича содержится в письме М. П. Чехова в Москву от 12 мая, где он сообщает жене, что «вчера за Женей и Колей (дочерью и зятем М. П. Чехова. — Г. Ш.) заехали Вася, Лизочка (содержатели пансиона В. Тихомиров и Е. Тези) и автор «Дней Турбиных» Булгаков, чтобы ехать на Учансу. Стали тащить и меня. Влезли на крепость в Исарах и там же позавтракали….. Булгаков был очень мил, хотя грусть все время светилась в его глазах…»

Через день Булгаков опять пришел к Чеховым. Вместе с Марией Павловной они поднялись в ее комнату на втором этаже во флигеле. За хрупким столиком, в плетеном кресле, где не раз сиживал и Антон Павлович, он перелистывал чеховские письма. Какой из подлинников так хотелось ему иметь? Мы не знаем предпочтения Михаила Афанасьевича в этом выборе. И все же можем предположить: в невесомом листочке, в следе руки Антона Павловича Булгакову виделся некий талисман. И такой отпечаток Аутки — подаренные Марией Павловной веточку из чеховского сада и перечень книг, составленный Чеховым, — он хранил.

В тот же вечер Чеховы и Булгаков были приглашены на именины к известному в Ялте зубному врачу Ванде Станиславовне Дыдзюль — другу семьи Чеховых, дочери литовского революционера Капсукаса. «Пели соло, пели под скрипку, пели хором, — писал М. П. Чехов. — … Вернулись домой в 3 ч. утра, чего я здесь не припомню. Даже Маша (М. П. Чехова. — Г. Ш.) досидела до такой поры и плясала…» {127}.

А зимой 1928 г. Михаил Афанасьевич направил в Ялту, на Аутскую улицу, «Дьяволиаду» 1926 года издания. Г. А. Шалюгин полагает, что вручить этот его подарок Марии Павловне Булгаков попросил Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову. «Дорогой и милой Марии Павловне Чеховой искренне Михаил Булгаков 21.11.1928 г.», — написал он на обложке. Отметим, что впоследствии М. П. Чехова вынуждена приписать, что просит не давать «Дьяволиаду» в пользование кому-либо постороннему, книгу нельзя читать. Она хорошо понимала, что наличие у кого-либо «Дьяволиады» и просто разговоры о ней могут вызвать «дьявольские неприятности». Но все же много лет, несмотря ни на что, Мария Павловна свято сохраняла и эту реликвию.

Изъятие рукописей, запрещение произведения, вызовы на допрос…

Через некоторое время, в 1929 г., пьесы Булгакова исчезли из репертуара, его положение становилось невыносимым. И вот в один из дней домой к Михаилу Афанасьевичу, на Пироговскую улицу, пришел Вересаев. Имеется сделанная А. Л. Лессом запись рассказа Елены Сергеевны Булгаковой об этом, достоверность которой она подтвердила в беседе с М. О. Чудаковой.

«Как-то открывается дверь — входит Вересаев.

— Я знаю, Михаил Афанасьевич, что вам сейчас трудно, — сказал Вересаев глухим голосом, вынимая из портфеля завернутый в газету «сверток. — Вот возьмите… Здесь пять тысяч… Отдадите, когда разбогатеете…

И ушел, даже не выслушав слов благодарности» {128}.

Возможно, в этот вечер он спас Булгакова. Так в поступке замечательного русского писателя-врача как бы отозвались слова A. П. Чехова, сказанные о Н. М. Пржевальском: «Читая его биографию, никто не спросит: зачем? Почему? Какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав».