Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя
Польский язык господствовал в делопроизводстве не только Царства Польского, но и почти на всем правобережье Днепра. Вплоть до восстания 1830–1831 годов поляки были полновластными хозяевами своих бывших «кресов». Русских, которые приезжали в Киев, не говоря уж о Волыни и Подолии, поражало полное господство поляков: «…в самой древней российской провинции, Киевской, введены польские суды, статуты и язык»[718]. Киев был еще в начале XIX века небольшим городом, в сущности – местечком, окруженном имениями польской знати[719].
Словом, поляки не считали себя чужаками и оккупантами. Восточные «кресы» были для них своей землей, родиной, где их предки жили даже не десятилетиями – веками. Многие шляхетские фамилии происходили от западнорусских князей и бояр, полонизированных только в конце XVI – начале XVII веков.
Магнаты, паны и подпанки
Жизнь польских панов под властью России была, пожалуй, спокойнее и благополучнее, чем во времена Речи Посполитой. Сильная российская власть не допускала гайдаматчины. Речь Посполитая просто не имела сил, чтобы справиться с большим казачьим восстанием – в Российской же империи крестьянские волнения подавлялись уже в зачаточном состоянии. И русские штыки защищали власть польских панов лучше, чем капризное и малочисленное кварцяное (наемное) войско польских королей.
В конце XVIII – начале XIX веков снова расцветают имения польских магнатов. В 1796 году Станислав Щенсный Потоцкий, хозяин целых уездных городов – Умани, Тульчина и еще 310 различных местечек и сёл[720], решает построить для своей новой жены Софии ландшафтный парк, самый большой в Европе. Потоцкий потратил на строительство фантастическую по тем временам сумму – два миллиона рублей серебром[721]. Через шесть лет под Уманью появится знаменитая Софиевка, которая станет едва ли не главной достопримечательностью всего правобережья Днепра после Киево-Печерской лавры и церквей старого Киева. Темой этого английского парка были «Илиада» и «Одиссея». Посреди украинских степей появились Ионическое море с островом Итака, гроты Венеры и Аполлона, павильон Флоры, реки Стикс, Лета и Ахеронт.
Поэт Станислав Трембицкий, секретарь последнего польского короля Станислава Августа Понятовского, посвятит Софиевке свою поэму. Иван Аксаков считал Софиевку третьим по красоте парком Европы и ставил ее выше Петергофа. Князь Долгорукий отдаст описанию рукотворных чудес Софиевки едва ли не больше места, чем златоглавому Киеву: «Если вы хотите получить справедливое представление о том, что обыкновенно называют полями Елисейскими, земным раем, придите в Софиевку <…> Величественная своею простотою Софиевка приводит в забвение сады Армидские и Вавилонские <…> Войдешь, – и не вышел бы вечно: всё прекрасно, превосходно, божественно! Везде видишь гений вкуса. О! Что может быть равно во вселенной с Софиевкой? Один Эдем, если он есть и на небе»[722].
Создатель Софиевки не разорился, ведь его годовой доход достигал трех миллионов рублей, на него работали 130 000 крепостных, главным образом – украинских крестьян. А ведь это только один, пусть и очень богатый магнат. Жили на правобережной Украине Сангушки, Ржевуские, Браницкие. Энгельгардты, унаследовавшие от бездетного Григория Потемкина большие владения на Украине, были связаны с поляками многими нитями. Племянница Потемкина, Александра Васильевна, была замужем за Франциском Ксаверием Браницким. Ее брат Василий Васильевич, действительный тайный советник и сенатор, имел долгую внебрачную связь с полячкой, которая родила ему пятеро детей. Одним из них был Павел Васильевич Энгельгардт, хозяин Тараса Шевченко.
После смерти старого барина, Василия Васильевича Энгельгардта, в управление Ольшанским имением, к которому относились и родные Шевченко Моринци и Кирилловка (Кереливка), пришли «поляки, которые привели с собою целую фалангу своих соплеменников, получивших должности экономов, лесничих, писарей <…> в экономическом управлении введено делопроизводство на польском языке»[723]. Польские обычаи процветали и в доме самого Павла Энгельгардта. Там «господствовала польская речь»[724].
Граф Грабовский рассказывал профессору Погодину о фантастических богатствах польских землевладельцев: Ржевуцких (Ржевуских), Браницких, Потоцких. Однако вопреки стереотипам, далеко не все шляхтичи жили на широкую ногу.
Магнатов было относительно немного, и бо́льшая часть шляхтичей не имели ни крепостных, ни сколько-нибудь значительных владений. У поляков и малороссиян не было майората: имения не переходили к старшему сыну, а дробились между многочисленными сыновьями. Поэтому шляхетские семьи, ветвясь и разрастаясь, неуклонно беднели. Так было еще во времена Речи Посполитой, когда обедневшие шляхтичи, мелкопоместные или вовсе беспоместные, становились приживальщиками, солдатами и даже слугами магнатов.
Но именно в землях Юго-Западного края сложилась особая система, где панами (пусть и нищими) были в основном поляки, а мужиками – украинцы. Короленко вспоминал о волынской деревне Гарний Луг (Харалуг), где жили шестьдесят крестьянских семей и двадцать шляхетских. Панские дома почти ничем не отличались от мужицких, даже в хате (по-другому не скажешь) самого зажиточного пана крыша была крыта соломой. Так что Адам Мицкевич, описывая быт этой бедной шляхты, ничуть не сгустил краски.
И крыши ветхие, как будто им лет двести,Мерцали отблеском зеленоватой жестиОт моха и травы, пробившейся сквозь щели.По стрехам, как сады висячие, пестрелиЗолотоцветы, мак, петуньи, и крапива,И желтый курослеп, разросшийся красиво.<…>Резвились кролики. Сказать могли бы метко,Что двор Добжинского – крольчатник либо клетка[725].
Некий пан Лохманович из того же Гарного Луга опустился до того, что украл и припрятал кадку меда и кадку масла. Два других шляхтича владели единственным крепостным, и мужик заключал дипломатические альянсы то с одним паном, то с другим.
Только после восстания 1863 года российская власть возьмется за этих нищих беспоместных панов, часто не имевших даже подлинных документов, подтверждающих «благородное» происхождение: «ни грамот, ни патентов на чины»[726]. Но представления о своем «благородстве» поляки сохраняли, даже лишившись дворянства. Польская прислуга подчеркивала свое отличие от мужиков. Кухарку уважительно называли не Гапка или Солоха, а «пани Будзиньская», горничную – «пани Хумова», а лакей Гандыло «очень бы обиделся, если бы его назвали мужиком» и поставили на одну доску с кучером Петро, судя по описанию, типичным украинским мужиком, «суровым, загадочным и мрачным…»[727] В сущности, эти «паны» уже составляли один класс с мужиками, но ничуть не смешивали себя с ними. И юный Владимир Короленко не смешивал этих «аристократов» из кухни или людской с парубками в бараньих шапках и дивчинами в лентах и венках из васильков, что вечерами возвращались с веселыми малороссийскими песнями и несли на плечах грабли и косы. Сельские «паны» нередко сами пахали и сеяли, но все-таки старались хоть чем-то подчеркнуть свои отличия от «хлопов».
…Шляхтянок платья тожеРасцветкою одной с крестьянскою не схожи:И рядятся они в миткаль, а не в холстину,В ботинках, не в лаптях, пасут свою скотину.В перчатках лен прядут и на поле гнут спину[728].
Польский национализм
Граф Андрей Федорович Ростопчин, тайный советник, писатель, библиофил, проезжая через польские земли недоумевал: «Чего еще им надо? живут лучше нашего, всего у них вдоволь, а всё не сидится спокойно, всё бунтуют! Чего стоит нам этот проклятый край, с тех пор, как приобретен! Я бы, на месте государя, бросил его на съедение немцам, и конец!»[729].
До восстания 1863 года поляки не только не подвергались дискриминации, но, напротив, находились в чрезвычайно выгодном положении. Империя Романовых с XVIII века была империей дворянской, где «благородное сословие» пользовалось всеми возможными выгодами и преференциями. А среди поляков процент шляхты был намного выше, чем среди русских или малороссиян. В 1859 году больше половины дворян Российской империи (378 тысяч из 612 тысяч) жили в западных губерниях[730]. В основном это были поляки.
Неудивительно, что поляков было много и в государственном аппарате, в науке и образовании. Адам Чарторыйский, личный друг императора Александра I, одно время исполнял обязанности министра иностранных дел, а когда император назначил его попечителем Виленского учебного округа, оказалось, что поляки руководят двумя из шести учебных округов России (попечителем Харьковского учебного округа был Северин Потоцкий)[731]. Виленский университет при Чарторыйском был крупнейшим польским учебным заведением, хотя в это время работал и Варшавский университет. Почти все преподаватели Виленского учебного округа были поляками, не считая некоторого количества иностранцев[732] (французов, немцев), преподававших в основном европейские языки.
