Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин
Мелькнувшее только что выражение «драконьи вены» хорошо подходит и к тибетским условиям, тем более что тибетцы почитали пришедшего из Китая (а может, из общей китайско-тибетской древности западных окраин Небесной империи) дракона как родного. Сами очертания гор сплошь и рядом на удивление напоминают фигуру этого суперчудовища: тут и центральная гряда (хребет и круп) с приникшими к земле мордой с одной стороны и мощным хвостом – с другой, и боковые отроги-лапы с когтями, почти филигранно выточенными дождевыми потоками. Но подлинный фокус этого энергийного пространства и здесь созидается пустотой, вбирающей в себя энергию мира. Такова прежде всего пустота ложбины, в которой укрывается деревня.
На Востоке умение тибетцев жить на крутых горных склонах и притом на большой высоте сделала их неуязвимыми перед китайской цивилизацией со всей ее экономической и военной мощью. Даже административно отрезанное от сердцевинного Тибета местное тибетское население сохранило практически в неприкосновенности и свой традиционный уклад жизни, и древние культы, и свои диалекты (их на изрезанном горными хребтами Востоке довольно много), и сильное чувство достоинства.
Особая категория зданий, как уже говорилось, – это резиденции местных правителей, средоточие власти. Традиционно их в Тибете насчитывалось 13 штук. По форме и функции эти здания представляют собой сочетание дворца и крепости, воздвигнутые на высокой скале. Все они – в этом отношении особенно примечательна резиденция правителя области Гьянцэ в Центральном Тибете – словно вырастают из горы, подхватывают ее восходящее движение и отчасти, можно сказать, изваяны в ней. Традиция очень древняя, запечатленная уже в самом древнем дворце тибетских царей Юмбулаганг близ города Цэтан (считается, что это здание восходит к II в.). Волнистый контур дворцовых стен, как бы вторящий изгибам горных склонов, исполнен легкого, но могучего ритма. А стены дворца в Гьянцэ обвивают скалу в виде скручивающейся кверху спирали: на редкость эффектный образ рвущейся в небо, неподвластной земной тяжести силы самой жизни.
В Потале – знаменитом дворце далай-ламы в Лхасе, известном миру под его санскритским названием, – с особенной ясностью понимаешь, что внутренняя форма тибетского дома – это лабиринт, ориентированный по вертикали. В нем нет ни переда, ни зада, жилые покои расположены на периферии и входят в них с торца. Это означает, что фасад Поталы, по сути, ничего не «показывает», ничего не сообщает о его внутренности; он не приглашает, а преграждает доступ. Центральная часть дворца, выкрашенная бурой, цвета спекшейся крови краской, обозначает пространство священнодействия, разумеется, иерархическое и потому вертикально структурированное, имеющее свое чинопоследование.
Если экстерьер дворца призван только запечатать внутреннее пространство дворца, сохранить его внутреннюю полноту, то где же тот общий знаменатель, который сводит воедино интерьер и внешний образ резиденции духовного властелина буддийского мира? Ответ будет для многих, наверное, неожиданным: внутренний и внешний образы Поталы преемственны в своей… аморфности. С виду Потала – неприступная крепость, вовсе не предназначенная для любования. Эта мощная, плотная, но рвущаяся вверх конструкция не охватывается никаким взглядом, не предполагает никакого привилегированного угла зрения. Даже вход в нее и подходы к ней, скрытые высокими стенами, остаются невидимыми. Настоящий образ тайны, если таковой возможен. Обитель «великого, как океан, владыки» должна скрыть себя подобно тому, как мир творится рассеиванием духа в нем. Потала, кстати сказать, строился в строжайшей тайне и своей головоломной конструкцией сам эту тайну воплощает. По замыслу строителей, в нем представлены все 33 этажа небесного дворца. Поистине, внутренность Поталы – мистическое пространство Неба. Его лабиринт не имеет статичной формы и не дает устойчивой ориентации. В принципе планировка каждого этажа воспроизводит круговое движение вокруг центра – образ ритуального обхождения святыни, или, по-тибетски, коры. При этом главный зал в центре может оказаться совершенно пустым, как обстоит дело, например, в летней резиденции Далай-ламы XIV. Однако эта по-своему простая и логичная схема осложнена наличием боковых комнат и приделов, что сильно затрудняет ее восприятие. На деле посетители дворца кружат, слово захваченные невидимым круговоротом, по комнатам и внутренним дворикам, описывая порой изумительно длинные петли, опускаясь и поднимаясь, как щепки в потоке. Более того, на входе в каждый этаж посетитель сталкивается с текущим навстречу людским потоком, что создает впечатление зеркальности пространства, его постоянного раздвоения. Одним словом, интерьер Поталы – это пространство как рассеивание «пространственно-временного континуума», изобилующее закоулками, тайными ходами, неожиданными ответвлениями-аппендиксами. Подлинное средоточие Поталы – расположенная как бы на отшибе, в углу среднего этажа пещера – конечно же пещера! – где, по преданию, занимался медитацией первый покровитель буддизма царь Сонгцан Гампо. Один из боковых коридоров – надо юркнуть в боковую дверь, потом долго спускаться и повернуть направо – ведет к гробнице Далай-ламы XIII. Нас провел туда знакомый служитель дворца – посетителей к предшественнику нынешнего далай-ламы, известному мрачными, но точными пророчествами о будущем Тибета, не пускают. Сколько еще в Потале таких потаенных мест, одному богу известно. Точно известно, впрочем, что никто не должен был знать, где находится уборная далай-ламы, да и где он находится сам в данное время. Вообще в этом дворце, как и положено в местах святости, возникает устойчивое ощущение присутствия повсюду параллельного, «закулисного» пространства. Ощущение это усиливается от вида множества вентиляционных люков, ведущих в какую-то невидимую сеть переходов. Ощущение, по сути, очень верное: в конце концов, Небо есть земной антимир, где все устроено наоборот и время течет назад. А места смычки пространства и антипространства обозначают алтари, статуи-мумии, гробницы святых лам и прочие знаки мистического противодвижения мира, где укрывается Небо. В конечном счете перед посетителем Поталы развертывается-свертывается в круговороте двойной спирали мироздания вселенское тело Будды, оно же родовое тело самой жизни.
Переходы и стены Поталы, особенно в его «белой» части, почти сплошь расписаны фресками. Изображения на них, что вообще свойственно искусству древних империй, подчинены мировому ритму жизни, стиль и композиция, вообще динамика формы в них довлеют над содержанием, очищают его от всякого психологизма. Перед нами, несомненно, зримый образ духовной преемственности школы, вселенского круга перерождений – прообраз прозрачного «тела Будды», все и вся связывающего безусловной связью прежде любой рефлексии. Композиция подчинена законам симметрии и зеркальности, создающим подчас изощренные образы вроде весьма натуралистично выписанного генеалогического древа школы Гэлугпа, на котором представлены 357 персонажей. Поток образов то и дело разделяется на рукава или свертывается кружками и розетками наподобие бурунов и водоворотов на реке. Эти кружки – как вехи безостановочного роста «древа жизни», череда поколений школ. Изображенная
