Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
Куклы нередко занимают почетное место в «домашнем реликварии», помещаясь на стенах или сервантах рядом с фотографиями их бывших владельцев наряду с изображениями других близких людей (родителей, детей, внуков и т. п.). В современных домах они часто находятся в красном углу, «всё к иконам больше» [ЛА СИС, пос. Полдарса Великоустюгского р-на Вологодской обл.], причудливо сочетаясь с сакральными артефактами и установленным на «почетное место» телевизором – см. илл. 75 [ЛА МИА, с. Первомайское Инзенского р-на Ульяновской обл.]. Жительница приволжского с. Араповка так объясняет тот факт, что у нее под иконами стоит медвежонок и другие детские игрушки, а на стене рядом с семейными фотографиями висят куклы. «Это вот медвежонок. Вот у меня внучка была. Вышла она замуж. А еще была у меня сястра, а её муж ей [=внучке] купил этого медвежонка в подарок – еще маненькая она была. „Это, – говорит, – подарок на счастье!“ Вот так он ей сказал. Ну теперь их и нет – и яво нет, и [его жены]. Они померли оба молодые. Да. Вот он [=медвежонок] так и остался тут… Это вот тут мальчишка, вот он тут поставил. Внук, внук вот! Да. Он и живёт у меня здесь. Мать-то в Ольховке вот с отцом-то, а он у меня здесь живёт. Вот он уехал в Княжуху к сестре, вот третий день не едет. Вот жду и не едет всё. Вот так вот. ‹…› [Куколки на стене] – это вот этой внучки, вот которая в Княжухе. Вот уехал к ней в Княжуху-ту вот мой-то внук-то, и его нету, внука. Вот это ей купила мама. Мама купила ей. [Она их себе] не берёт что-то, не знаю. Не берёт, да. А это уж для красоты. Да, память… [На висящих рядом фотографиях] вон это – это мама моя. Вот мои внучки – вон та, та, та. Вот эта маненька внучка, вот сейчас в Княжухе она замужем. Вот она побольше. А внук-то, вон мальчик-то. Сейчас яму уж двадцать годов!..» [ЛА МИА, с. Араповка Сурского р-на Ульяновской обл.].
Илл. 76
Сами носители традиции нередко стремятся дистанцироваться от этого обычая, приписывая его своим детям или внукам. Приведем достаточно характерный разговор, в котором принимали представители трех поколений: бабушка, ее дочь и внук – см. илл. 76. Первоначально, как и в приведенном выше тексте, представительница старшего поколения утверждала, что куколки повешены ее внуком, что сразу же показалось сомнительным, так как мальчики в таком возрасте (речь идет о десятилетнем ребенке) чрезвычайно редко интересуются куклами. Затем возникла версия, что куколки повесила дочь, которая, впрочем, как выяснилось в ходе расспросов, не была в доме матери слишком давно. В конце концов подтвердилось, что первоначально идея повесить куколки на стену принадлежит всё же бабушке.
«[МИА: А вот куколка у Вас почему тут висит на стенке?]. БЕФ: А куда же их? Вот детей-то много было. И вот играли ими, этими куколками, ой [вздыхает], ребятишки-ти. Вот… [МИА: Это Вы на память их повесили или для красоты?]. БЕФ: Нету, какая красота! Память! Какая красота?.. [МИА: А чьи это куколки?]. БЕФ: Ой, тут многа не скажешь. И Ани это, и Пети. Вот Оксана, это Андрей, и, ой!.. [МИА: А почему Вы эти куколки на стену повесили?]. БЕФ: Эт уж не я повесила – вот парнишка, наверно, повесил. Вот он спит тут… [МИА: Парнишка повесил, да?]. БЕФ: Да, над своей кроватью. Это он там спит, а мать-то вот где спит… – НА: Не я это! [МИА: А кто повесил?]. НА: Мама, наверно. [МИА: Мама повесила?]. НА: Да. [МИА: Что-то вы друг на друга киваете… А у вас давно они здесь висят?]. НА: Да, по-моему. [МИА: Ну, а раньше, когда ты здесь бывал, они висели, нет?]. НА: Наверно, не помню… [МИА: Висели эти куколки, когда ты маленький был, да?]. НА: Да… – БЕФ: Не знаю, чёго Вас интересуют наши эти куколки?.. [МИА к НОА: Это Вы повесили куколки, да?]. БЕФ: Вот я и говорю, что: „Вота, эт всё ихи!“ [смеется] – НОА: Ну, они, знаете, такие красивые были! Это в прошлом году правнучки приезжали и все их [испортили]. Мне раньше не разрешали в такие куклы играть, потому что кукол было мало, денег не было. ‹…› [МИА: А на стенку все-таки Вы их вешали?]. НОА: Конечно. Они уже, ой, вобщем-то, лет двадцать висят, наверно. Ну вот от них уже ничего не осталась практически… [МИА: А зачем Вы их на стену вешали?]. НОА: Ну, как Вам сказать? Вот представляете, допустим, у меня во всей нашей улице у одной была такая большая кукла. Как своего рода вот… Не знаю – как божок, что ли какой-то. Даже вот её раздевать вот было [страшно] иногда – так вот жалко помять платьице. Игрушек же не было раньше. Жалко мне была играть в неё как-то. [МИА: То есть Вы не играли с ней, а скорее любовались?]. НОА: Да, да, да. [МИА: То есть Вы ее повесили на стену, потому что красиво, да?]. НОА: Ну, так, да. ‹…› [МИА: Вот бабушка, например, сразу отвечает: это вот я вспоминаю о своих дочурках]. НОА: Ну, бабушка, да. [МИА: А Вы просто для красоты, да?]. НОА: Конечно. ‹…› [МИА: Как это Вам пришло в голову вообще?]. НОА: Повесить на стенку? [МИА: Да]. НОА: Ну а куда? Посадить на этот?.. [МИА: Ну, обычно вот куклы на шифоньере стоят]. НОА: Ну, у нас, может быть, не была шифонера, поэтому… [смех] ‹…› А мне же не разрешали в них играть, поэтому я стояла окола стенки и думала: [причмокивает] „Вот бы мне взять в руки, да, вроде, нельзя…“ ‹…› [МИА к БЕФ: Вы говорите „повешу“, значит, всё-таки это Вы их вешали на стену?]. БЕФ: Эт я… – НОА: Она вешала – всегда у нас висели на стенах. – БЕФ: Вешала. Да… – НОА: Не знаю, с чем это связано даже. У нас вообще, в принципе, всё висит на стенах. Бабушка у нас вешает всё абсолютно на стену. – БЕФ: Ну и что? Куда же вешать-то?..» [ЛА МИА, с. Первомайское Инзенского р-на Ульяновской обл., интервью с Е. Ф. Буртасовой, ее дочерью О. А. Ниточкиной и внуком Андреем].
Обратим внимание на то, что мотивация обычая у матери и дочери существенно отличается. Если у первой куколки ассоциируются с детьми и внуками, которым они принадлежали, и являются своеобразной домашней реликвией, то второй важнее эстетический момент – ее кукла была настолько красива, что в нее «даже играть было жалко», поэтому ее повесили на стену. Хотя и в этом случае эстетические переживания связаны с воспоминаниями о детстве, то есть имеют «мемориальный оттенок».
За развешанными по стенам куклами ухаживают, их регулярно осматривают, украшают яркими лоскутами, собственными или оставшимися от детей брошками, бусами, гребешками. «А посмотрят-то посмотрят. Посмотреть-то штё, можно вить. Опеть на место поставь. Всё стоит, погледят, закроют опеть, штёбы не пылилася. Там каким-нинабудь полотенцём ли салфеточкой какой биленькой закроют с головы…» [ЛА СИС, пос. Полдарса Великоустюгского р-на Вологодской обл.]. Столь устойчивая ассоциативная связь куклы с близкими родственниками, прежде всего детьми, вполне понятна, если учесть, что наиболее распространенная форма традиционных игровых кукол – младенец (отсюда и одно из их названий – «лёля», «лялька») и основной вид игры с ними – уход за ребенком. Более сложные по форме куклы, изображающие фигурки взрослых людей, генетически обычно связаны с обрядовыми (например, свадебными). Современные покупные куклы (исключая Барби) также подчеркнуто утрированно передают облик ребенка, младенца.
Илл. 77
Куклы могут соседствовать с фотографиями их обладательниц, а могут и заменять их. На фотографии из Великоустюгского р-на Вологодской обл. [ЛА СИС, д. Горбачево, см. цв. вкл. 3], куклы, оставленные приезжавшими на лето внучками, висят на стене в одном ряду с самыми ценными вещами: старинной фотографией матери и отца хозяйки дома, ее собственным портретом и отрезанной косой (символ девичества), изображениями Николая Угодника и Богородицы. В этот ряд вполне вписываются большие настенные часы с маятником, являющиеся центром всей композиции, стоящий под ними телевизор и большой календарь с изображением героев любимого телесериала («Санта Барбара»).
Эти стереотипы продолжают сохраняться и в современном городском быту, т. е. поддерживаются людьми, которые не имеют ни малейшего представления об описанных выше традиционных верованиях и обычаях. Хорошим примером может послужить зафиксированный нами случай вывешивания в углу комнаты куклы рядом с фотографией уехавшей надолго дочери [Морозов 2002б, с. 63]. На фотографии хорошо видно стремление выстроить своеобразную «иконографию красного угла» в соответствии с традиционным каноном. Только на месте сакральных предметов (икона, распятие) размещаются фотография дочери и ее кукла.
В музейных коллекциях хранятся экземпляры куколок с фотографиями вместо лица – см. илл. 77 [ЛА КСВ]. К сожалению, прилагающиеся к этим экспонатам описания слишком скупы, чтобы понять, кто на них представлен. Однако приведенные выше материалы позволяют предположить, что и в этих случаях кукла является изображением близкого человека, по тем или иным причинам надолго уехавшего из дома, находящегося в длительной отлучке.
