Лидия Либединская - Зеленая лампа (сборник)
Милый друг, всё это время ты была неотделимо со мной. 4 часа пополудни.
Сейчас пишу из другого пункта. Саша меня разбудил, и мы уехали из Я. П. У могилы пока побывать не пришлось.
Целую тебя, милая.
Юрий».А через несколько дней пришло еще одно письмо:
«22 июня
Вчера к вечеру приехали мы в Ясную снова. Переночевали в деревне; с каким-то особенным вниманием и пристальностью вглядывался в каждое яснополянское лицо. Во всех лицах улавливаешь черты той же русской породы – ведь порода-то одна. С утра после завтрака мы отправились в усадьбу.
Завтрак был сытный и даже немного пьяный. С нами вместе пошла заведующая столовой. Я тихонько шепнул Саше, чтобы он задержал ее, а сам я прошел вперед побыстрее. Около усадьбы было солнечно, но чем дальше уходил я в лес по широкой аллее, в сторону Старого Заказа, где велел похоронить себя Толстой и где его похоронили, тем становилось всё тенистее и свежее. Так вот оно, это место, куда сто лет назад мальчик Николенька привел трех своих маленьких братцев – самый младший был Левушка; наверное, все они были в рубашечках с поясками, и Левушка ковылял с трудом, потому что это место расположено довольно далеко от усадьбы. И, приведя своих братцев на это место, Николенька поведал им тайну о муравейных братьях, о поисках счастья для всех людей, о зеленой палочке, которая здесь зарыта и на которой эта тайна написана. Темно-зеленый, густой и пронизанный солнцем высокий лиственный лес, птицы поют где-то высоко, их не видно. Я шел усталый, хмельной, грузный, револьвер болтался на поясе, шел с таким чувством, точно несу всё, что сохранил и вырастил в себе такого, что дает мне право называться человеком, и в то же время сознавал ничтожность себя перед тем, что сейчас совершается в мире, и значительность этих минут для всей моей будущей жизни. А лес становился все величественнее, лиственные своды всё выше, и в их тени подымались черно-зеленые елочки. Вот справа засквозили в темной стене леса белые стволы берез. Вот могила – тропинка уперлась прямо в этот маленький холмик, покрытый зеленеющим дерном. За могилой крутой овраг, здесь конец чего-то, дальше идти нельзя… Могила, обрыв – и черный непроходимый лес, но ни идти туда, ни думать о нем не хочется.
Впереди меня шел мальчик лет семнадцати, а может быть, младше, одетый по-городскому, но босой. Смуглый, курносенький, с черными бровями, он, не спуская взгляда с могилы, обогнул ее, не переходя через проволочку, сел сбоку на скамейку и стал писать письмо. Убедившись, что на меня никто не смотрит, я со страстным порывом благоговения, которого не испытывал со времени смерти Владимира Ильича Ленина, подошел к могиле, встал на колени, поцеловал изголовье могилы и взял немного земли для тебя. Как пели птицы!
Как раз в это время подошли Саша с девушкой. Я уже издали слышал их голоса.
Потом мы очень долго осматривали саму усадьбу. Конечно, я не буду тебе всё это описывать, она вся описана, да и мы с тобой там будем. Но что меня поразило, о чем я всё время думал, – всё в усадьбе пронизано трудом, всё устроено так, чтобы наиболее успешно трудиться, культурно и радостно отдыхать после труда и растить детей…
Вообще всё это похоже на паломничество к местам, связанным с великим нашим (?!) родичем.
Целую Машку и Татьяну Владимировну, не бесись без меня и не вреди себе.
Юрий».Юрий Николаевич приехал загорелый и похудевший, от гимнастерки пахло пылью и солнцем, трудной и непонятной нам, женщинам, военной жизнью. Только глаза у него были усталые, да в волосах исчезла последняя черная прядь. Мы плакали и смеялись, говорили и не могли наговориться, верили и не верили, что опять вместе. Это была наша последняя разлука, больше мы не расставались никогда, ни на один день – разве только когда меня отвозили в родильный дом, что, впрочем, случалось не так уж редко.
15
6 сентября я проснулась от ломоты во всем теле. Накануне мы ходили пешком в Хамовники, в толстовский музей.
«Наверное, сказывается вчерашняя усталость», – подумала я.
Тихонько, чтобы не разбудить Юрия Николаевича, встала с постели, прошлась по комнате и открыла дверь на балкон. Осенняя утренняя свежесть вползла в комнату, день занимался прозрачный и ясный. Ломота прошла.
После завтрака мы, как обычно, сели за работу, я писала под диктовку, но сидеть было трудно, нет-нет, да и ломило поясницу, тянуло ноги. Надо идти в больницу, но ведь это значило расстаться на несколько дней! Я молчала, терпела, писала, прибирала комнату и читала вслух. Только время от времени подходила к Юрию Николаевичу и терлась щекой и лбом о его плечо, руки, шею. Он с тревогой поглядывал на меня:
– Тебе нехорошо?
– Нет, нет, всё прекрасно…
Мама уехала в магазин, получать по карточкам продукты. Машка встала после дневного сна, солнечные лучи стали косыми и длинными. Народная мудрость гласит: «Родить – нельзя погодить». Скрывать боль становилось всё труднее.
– Одевайся, поехали рожать! – решительно сказала я.
Юрий Николаевич побледнел.
– Началось?
– Поехали.
Арбатская площадь, тихий переулок, серое здание родильного дома имени Грауэрмана. Надев больничный халат, я смотрю в окно – они ходят вдвоем по пустынному переулку в густеющих сумерках и разговаривают о чем-то, по-взрослому озабоченные и по-детски беспомощные. Сейчас им отдадут мою одежду, и они уйдут домой.
А в 11 часов вечера, когда московское небо окрасили зеленые и красные, желтые и голубые огни салюта – столица салютовала героям, освободившим Донбасс, – у нас родилась дочка Таня.
«IX-6–7 в ночь. 1 1/2 ночи.
…Итак – Танька прибыла. Она, собственно, и ожидалась. Интересно, такая ли она, как мы с тобой видели во сне? Ты для меня заслоняешь ее, и так будет, наверное, всегда.
…Я звонил непрерывно, не отходя от телефона ни на минуту. Соединили… И вот всё уже произошло. Вот я пишу, знаю, что ты обращена ко мне, так же, как я весь обращен к тебе.
Итак, Танька родилась под гром пушек и звуки “Интернационала”. Она угодила здорово.
Сегодня я так и чувствовал: тут, рядом, за несколько домов, решается судьба моя – жить ли мне или нет.
Оказывается – жить.
Целую тебя.
Юрий».А через три дня я была дома. Врачи уступили моим настойчивым просьбам и отпустили под расписку. Мы спускаемся в метро, голова кружится, не знаю, от слабости или от счастья. В руках у Юрия Николаевича белый сверток из кружев и лент, а в свертке маленькое красное сморщенное существо – человек.
В комнате прибрано, стол застлан белой скатертью, в стакане букетик лилово-розового душистого горошка и рядом длинный конверт.
Что можно было подарить в тот трудный и скудный военный год? Будь у Юрия Николаевича золотые горы, он не мог бы купить мне ничего в подарок. Я раскрыла конверт: записи о поездке в Ясную Поляну, то, о чем он рассказывал мне в письмах, читал из записных книжек. Всё тщательно перепечатано на машинке, а в конце – от руки его угловатым почерком:«Исполняя твое желание, свожу воедино все записи о Ясной Поляне и дарю их тебе, счастье мое…»
16
Снова жизнь потекла прежним порядком. Только теперь, когда мы работали, на коленях у меня лежала наша новая дочка. Иногда она капризничала, и почерк мой стал менее разборчивым – машинистки жаловались. А когда мы отправлялись в далекие прогулки или шли в редакции, я надевала через плечо кожаный ремешок от военно-полевой сумки, и Танька, или, как мы ее звали дома, – Кика, сопровождала нас в наших странствиях.
15 сентября мы решили получить для нашей дочки метрическое свидетельство и отпраздновать это торжественное событие. На вечер были приглашены друзья. Часа в четыре, когда мы уже оделись, чтобы отправиться в загс, в дверь позвонили. Машка побежала открывать. Я услышала голос Фадеева:
– Ишь ты, какая большая открыла! – Он схватил ее на руки. – А пузо-то у тебя какое мягкое, сахарное! Знакомься, это мой сын – Шура.
Он вошел в комнату, высокий, в отглаженном сером костюме, держа за руки обоих детей.
– Мы с Линой не сможем быть у вас сегодня вечером, потому что через несколько часов я уезжаю в Донбасс, по поручению ЦК комсомола. Это – вам! – Он достал из кармана коробку шоколадных конфет. На красной крышке изображены счастливые родители с ликующим младенцем на руках, алый стяг развевается на Спасской башне. (Эта коробка до сих пор хранится у меня.) – Как раз к случаю! – сказал Саша. – Как назвали дочку? Татьяна? Маша и Таня? – Глаза его лукаво блеснули. – Прекрасные имена! – Он засмеялся. – А помнишь, Юра, в наши времена все рождались Электроны да Владилены. Это тоже было не так уж плохо!
– Зачем ты едешь в Донбасс?
– Разве вы не читали в газетах сообщения о краснодонцах?
– Конечно, читали.
– Это поразительно, понимаете, поразительно! Нет, ты подумай, Юра, мальчишки и девчонки, оставшись одни, без всякой помощи сумели создать настоящую подпольную организацию. Они вели себя как настоящие революционеры. Это мы, наша действительность, воспитали их такими. Когда я читал эти материалы, то словно вновь переживал свою юность. Нет, не напрасно мы прожили жизнь!..
