Лидия Либединская - Зеленая лампа (сборник)
Но болезнь, дав передышку, дома навалилась на него с новой силой. Опять большую часть дня ему приходилось проводить в постели. Юрий Николаевич отдиктовал записи, сделанные в Сталинграде.
Так и застал нас однажды сослуживец Юрия Николаевича по газете «Красный воин» журналист Александр Беляев, которого товарищи за его умение всё доставать и всё устраивать прозвали Саша Золотая Рыбка. Он оглядел наше жилье и с удивлением спросил:
– Почему вы тут живете?
– А где нам жить? – с неменьшим удивлением отозвался Юрий Николаевич.
– Обратитесь к командованию Московского военного округа, и вам немедленно откроют комнату в военном доме, хотя бы временно.
– Нам и здесь хорошо. Идет война, почему кто-то должен заниматься устройством моих жилищных дел? – начиная сердиться, возразил Юрий Николаевич.
– Вам, конечно, здесь хорошо, – сказал Саша, – вам везде будет хорошо! Но через три месяца родится ребенок, и неизвестно, будет ли он с таким же упоением, как его родители, наслаждаться этой плесенью и сыростью…
Он был прав.
И Саша продолжал:
– Если вы не хотите этим заниматься, я займусь сам.
И он занялся. Через десять дней Юрию Николаевичу был вручен ордер на вселение в дом Московского военного округа, возле Киевского вокзала. Комендант, гремя связкой ключей, открыл нам большую солнечную комнату, где мы могли жить до возвращения эвакуированных жильцов…
Последний вечер, последняя ночь на Воротниковском. Вещи уложены. Да их почти нет. Ящик с рукописями и книгами, узел с одеждой и бельем, корзина с посудой. Из мебели мы возьмем только пружинный матрас, Машкину кроватку, письменный стол и бабушкино мягкое кресло. Все остальные вещи за две суровые военные зимы пришли в такую ветхость, что их нельзя стронуть с места, развалятся…
Электростанция выключила свет, и мы сидим на кровати втроем – Юрий Николаевич, Машка и я. Сумерки вползают в окна, с улицы доносятся шаркающие шаги прохожих, Машка звонким голоском рассказывает что-то, а мы, слушая и не слушая ее, вполголоса разговариваем о своем. Завтра мы уедем отсюда… Еще года нет, как мы вместе, но нас уже связывают такие желанные общие милые воспоминания. Словно скупец драгоценности, мы перебираем их: первую нашу ночь, проведенную здесь, холодные зимние вечера, темные утра за работой. Для нас это не только переезд в благоустроенную квартиру – это начало новой, узаконенной жизни. И нам немного страшно, что узаконенность обеднит наши отношения, сделает их будничными и привычными, что налаженный быт и взаимные обязательства притушат огонь нашего чувства. Жаль расставаться с неустроенностью, неопределенностью и именно потому – беззаботностью. Мы жмемся друг к другу, и теплое прикосновение руки досказывает то, чего не могут выразить слова.
В ту ночь я совсем не спала. Для меня отъезд с Воротниковского – это прощание с детством и юностью… Я лежала с открытыми глазами. То мне казалось, что доносятся тихие голоса отца и матери, – не раз в детстве, просыпаясь по ночам, я слышала их. То мерещилось, что на соседней кровати тяжело ворочается бабушка или плачет новорожденная Машка, ведь это сюда в голубом одеяле привезли ее, первенькую мою девочку. Я видела нашу комнату, полную гостей, нарядный стол уставлен разными вкусностями – празднуется мой день рождения… А вот она освещена зеленоватым светом настольной лампы, и большие глаза Вали Литовского глядят на меня из полутьмы и, растягивая слова, он говорит: «А зна-аешь, Ли-идка…»
Завтра мы уедем отсюда, комната будет стоять пустой, а потом приедут незнакомые люди, отремонтируют ее, заживут своей, неведомой мне жизнью, и чужой огонь засветится в наших окнах. Грустно это.
Июньские ночи коротки. Стало светать, а воспоминания и призраки не любят света. Солнечные пятна легли на паркет, надо было вставать…
14
Юрий Николаевич перевез нас на новую квартиру и снова уехал в командировку от «Красной Звезды» под Орел, где тогда готовилось наступление. Здоровье его настолько ухудшилось, что я категорически отказалась отпустить его одного – с ним поехал Саша Золотая Рыбка.
9 июня 1943 года я провожала их на Курском вокзале. Неожиданно объявили воздушную тревогу – это была последняя воздушная тревога в Москве. Поезд на Тулу уходил под грохот зениток. Прямо с вокзала меня загнали в метро, и я первый раз за время войны оказалась в бомбоубежище. Около двух часов ночи дали отбой. Я шла пешком с Курского вокзала на Киевский, возле которого мы теперь жили, через весь город, и пустынная Садовая казалась особенно широкой и красивой в этот белесый час. Изредка по влажному асфальту проносились машины, розовело небо, вставало солнце…
Потянулись томительные и долгие дни ожидания. Я приводила в порядок архив Юрия Николаевича.
Мне не хотелось никого видеть, и большую часть времени я проводила с Машкой.
В один из теплых солнечных дней она упросила меня пойти в зоопарк. Мы ходили по пустынным аллейкам, останавливались возле клеток. Похудевшие и облезлые животные смотрели на нас просительно и ласково.
Только на площадке молодняка было весело.
Вдруг на одной из дорожек я увидела Льва Славина. В военной форме, с зелеными фронтовыми погонами, он шел, обняв за плечи жену. Они медленно переходили от одной клетки к другой. Наверное, он ненадолго приехал с фронта в Москву. Было что-то очень чистое и хорошее в том, что в эти короткие тревожные часы, которые судьба отпустила им побыть вместе, пришли они сюда, в парк, который так любят дети. Я смотрела на них с грустной и доброй завистью…
Но вот наконец и первая открытка. Она шла из Тулы шесть дней, а езды туда ровно шесть часов! Но что поделаешь – идет война!
«10 июня
Лидуша, благополучно доехали до Тулы. Как ты дошла домой? Глупо, что я не узнаю об этом, пока не вернусь. Все время помню тебя и люблю…
…Сейчас семь утра, яркое солнечное утро, ночью прошел дождь, улицы влажны. Город залатан, но чист. Саша пошел на поиски столовой. Я сижу на подоконнике второго этажа, радио на весь город гудит последние известия…
Целую тебя. Юрий».«11 июня
Лидуха! Саша создал мне такие условия, что я езжу лежа в машине, он сидит с шофером, я один сзади, хочу сплю, хочу лежа бодрствую. Сидеть трудно. Сейчас мы уже почти у цели. Работа начнется сегодня вечером.
Работа началась. Очень интересно и радостно: опять я в сфере того военного дела, единственного, которым можно заниматься, отдаваясь целиком, во время войны. Березовая роща, звезды – очень хорошо. Ты всё время со мной. Я вернусь к тебе – жизнерадостный, избавившийся от нытья.
Целую. Юрий».«13. VI
Вчера писать не пришлось. День прошел в непрерывном передвижении. Сегодня тоже пишу на лавочке, в момент ожидания кратковременного. Началась работа, интересная, но утомительная… Много интересного, чего мне не приходилось видеть последний год в Москве – и хорошее внутренне спокойное моральное самочувствие. А сколько цветущего шиповника и кудрявых перелесков, высокой, по пояс, уже колосящейся ржи…
Милый друг мой, от меня неотделимый…
Юрий».Как ни уверял он меня, что всё прекрасно, но я понимала, что ездит он лежа не потому, что к тому располагают созданные удобства, а потому, что вынуждает болезнь! Письмо из Ясной Поляны! Мне было грустно, что Юрий Николаевич один, без меня, пришел на эту вымечтанную нами священную землю. К сожалению, письмо это сохранилось только в отрывках:
«…Мы остановились в деревне, решили пообедать, отдохнуть и вечером отправиться на могилу Толстого. Я бы сделал это тут же, но слишком устал, на ногах не стоял и лег в густой и сочной траве на деревенском дворике одного из крестьян Ясной Поляны, который даже вынес мне подушку. Отсюда, сквозь траву, сквозь сетку облетающих седых одуванчиков видны были широкие волнистые разлужья – те самые пашни, которые можно видеть на картинах и рисунках Репина.
А кругом какие места! Какое богатство зелени, какие кудрявые березовые перелески и между ними зеленые, с проступающей сквозь прозрачные молодые всходы мутно-розовой землей, пашни. Зелено-кудрявые березы и темнота теней под ними, их белые стволы, как бы отделанные черными инкрустациями. Яркие кустарники и среди них рыжие пасущиеся лошади. На ум всё время приходят слова то из “Семейного счастья”, то из “Утра помещика”, то из “Анны Карениной”, то из “Войны и мира”.
А на шоссе слышен грохот, но лень глядеть, что там движется – тягачи или танки. Здесь очень тихо, фронта еще не слышно, какая-то особенная тишина. Я заснул так крепко, как давно не спал. Просыпался, видел огромное небо с кучами тяжелых облаков, вверху снежно-белых, внизу затененных. Ясная Поляна, Ясная Поляна, сегодня вечером я пойду к могиле Толстого… Поклониться – наверное, я сделаю это буквально: поклонюсь…
Милый друг, всё это время ты была неотделимо со мной. 4 часа пополудни.
Сейчас пишу из другого пункта. Саша меня разбудил, и мы уехали из Я. П. У могилы пока побывать не пришлось.
