Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху
Гурджиев не был единственным духовным учителем, предвосхитившим то, что на первый взгляд кажется исключительно современной, технологической деконструкцией «я». Буддистская психология также настаивает на том, что не существует коренной сущности, атмана, единого «я». Вместо этого традиционные буддисты разделяли «я» на многочисленные «склады» (skandas), которые состоят из движущихся массивов объектов, восприятий, суждений, мыслительных категорий и моментов осознания. Материал в этих «складах» перемешивается привычкой, желанием и постоянно меняющимися причинами и условиями кармического плана. Поскольку такой поток пугает нас, резонно продолжают буддисты, мы, хотя и строим замки на зыбучих песках, но провозглашаем их устойчивыми, реальными и вечными. В своих умах мы овеществляем свое сущностное «я», чья неспособность спонтанно отвечать на течение явления или осознавать свою собственную невещественную природу порождает иллюзии и страдания сансары.
Гурджиев и в самом деле похож на сурового буддиста, когда говорит, что «пробудиться — значит осознать свою ничтожность, то есть осознать свою полную и абсолютную механичность и полную и абсолютную беспомощность». Проявляя внимание к нашему собственному механическому поведению, мы полностью прекращаем отождествлять себя с ним, и это разотождествление сдвигает фокус нашего внимания к высшему «я», которое направляет свои процессы к внутреннему развитию самого себя. Эта обратная связь с трансценденцией мышления позволяет отделить сущностное «я» от автоматизма машины, создать кристалл сознания, способный не только с предельной точностью направлять собственную активность, но в конечном итоге преодолеть смерть.
В любом случае это всего лишь план. В каком-то смысле Работа, по Гурджиеву, является вполне очевидным духовным аналогом болезненного стремления экстропианцев овладеть своим инертным телом, управлять эмоциями и перепрограммировать себя на бессмертие и самореализацию. Как и экстропианцев, Гурджиева тоже можно обвинить в элитизме, противоречивости и полной незаинтересованности во вселенском соучастии и остальных «мифах», которые напоминают нам о нерасторжимой связи человеческого общества и биосферы. В то же время Работа обладает психоспиритуалистической утонченностью, которой так не хватает безумным экстропианцам, и ее трансцендентальный порыв смягчается гурджиевским призывом прагматически подходить к обыденной жизни. Он призывает своих учеников жить и работать в повседневном мире и облагораживать, расширять и подключать дополнительные уровни сознания, связанные с телом и эмоциями, а не игнорировать эти «низшие» аппараты, обреченные гнить на свалке имени Дарвина.
Но одну из принципиальных опасностей Работы пламенные индивидуалисты, которыми являются экстропианцы, не заметили. Гурджиев настаивал на том, что только пробужденный учитель может помочь ученикам справиться с их самыми трудными гипнотическими привычками и что, следовательно, серьезная Работа требует абсолютного доверия к наставнику. Как слишком хорошо известно из истории новых религиозных и эзотерических движений, такая ситуация обычно вырождается в опасное авторитарное поведение, которое мы связываем с понятием культа. Значительное число групп, вдохновлявшихся Работой после смерти Гурджиева, не избежали западни тирании такого рода. С другой стороны, культ единственной личности иногда приводит к тому, что начинает пробуждаться другая личность. В одном отрывке из книги «В поисках чудесного» описывается, как группа учеников рассказывает Гурджиеву о том, что их старые друзья верят, будто они (ученики) стали какими-то бесцветными и скучными, неотличимыми от «попугаев» Гурджиева, настоящими «машинами». (Сегодня мы бы сказали, что им «промыли мозги».) Гурджиев лишь загадочно усмехнулся: «А будет еще хуже».
Усмешка Гурджиева вызвана тем обстоятельством, что, когда вы имеете дело с религиозными контркультурами, которые оспаривают предрассудки господствующего общества, пробуждение и гипноз часто являются сторонами одной медали, и не всегда возможно определить, на какой стороне вы находитесь в данный момент. «Освободить» свои воззрения и поведение духовно-психологическими средствами не значит избавиться от проблемы власти и контроля. Разрушая тяжелый сон обыденной иллюзии, ты рискуешь просто заменить привычных архонтов на еще более мрачных и маниакальных. В то же время мир привычной реальности, в которой мы работаем каждый день (и в который мы проваливаемся по ночам), не обязательно приводит к механическому трансу, описанному Гурджиевым, так что пробуждение из этого состояния может означать большее осознание и даже большую увлеченность прежде подсознательными силами. Неожиданно оказывается, что вся социальная и символическая арена социальной реальности приобретает вид грандиозного и совершенно неосознаваемого заговора, хотя на первый взгляд она вроде бы является всего лишь беспорядочным карнавалом демагогов, мошенников и вполне умопостигаемого дискурса. Призрак паранойи часто преследует субкультуры, которые сознательно выпадают из мейнстрима, но особенно они досаждают тем одухотворенным киборгам, которые включают в свою картину мира современные идеи о программировании мыслей, павловских рефлексах и гипнотическом трансе.
В идеале та разновидность техник саморегистрации, которые описывает Гурджиев, позволяет избежать угрозы паранойи и эзотерического авторитаризма, но некоторые секты, навязывающие механистическую картину мира, постоянно наступают на эти грабли. Возьмем к примеру сайентологов, чья гораздо более грубая попытка одухотворить человека-машину привела к возникновению первого всемирного корпоративного кибернетического мистического культа. В 1940-х годах некто Л. Рон Хаббард всего лишь писал фантастические рассказы для журнала Джона Кэмпбелла-младшего Astounding Science Fiction. Он писал о сверхлюдях, обладающих паранормальными способностями и довольно фашизоидных по натуре, которые завоевывают миры при помощи поразительных психокинетических сил. Он также написал «Страх», одну из самых смачных историй в бульварной НФ. После того как Кэмпбелл прославил его на страницах своего журнала, Хаббард в мае 1950 года опубликовал нашумевшую статью о дианетике. Затем он написал книгу «Дианетика: современная наука об умственном здоровье». За первый год было продано 150 тысяч экземпляров. Предлагая прямолинейный подход к проблемам, овладевшим человеческим умом, дианетика представляет собой набор простых и понятных техник, которые могут очистить людей от психологических проблем и психосоматических расстройств. Последние, по мнению Хаббарда, составляют большинство недугов. В качестве бонуса Хаббард наводил читателя на мысль, что эти приемы потенциально могут раскрыть латентные психические силы, которые так увлекали читателей его научно-фантастических рассказов.
Будучи скорее инженерной инструкцией по эксплуатации сознания, нежели наукой о сознании, «Дианетика» начинается с прямого и сегодня хорошо знакомого утверждения: разум — это компьютер. В своем оптимальном состоянии наш «активный разум» использует все данные, действует рационально и решает все возможные проблемы. Однако наш активный разум блокируется нашим «реактивным разумом», «банком памяти», который прямо соответствует фрейдовской концепции подсознательного. Здесь таятся «искажающие циклы», вредные привычки, которые Хаббард называет «энграмами»: записи о неприятных переживаниях, которые всплывают на поверхность в виде страха, боли или потери сознания. Допустим, однажды в грозу меня укусила собака. Звук падающей воды и лай чихуахуа заново активизируют энграму и испортят мне весь день. «Отслеживая» такие энграмы, то есть переводя их из подсознания'в сознание и «обрабатывая» при помощи техник дианетики, можно приблизиться к оптимальному состоянию «прозрачности».
Сегодня вера в то, что сознание действует как компьютер, уже никого не удивляет, и за прошедшие десятилетия стало общим местом для склонных к редукционизму специалистов по когнитивной науке. Но в 1950 году первому в мире электронному компьютеру (ЭНИАКу) было всего лишь четыре года от роду и Фрейд в транзисторной интерпретации Хаббарда обладал большим зарядом для людей, чувствовавших первые поветрия цифровой революции. Его «современная научная методология» апеллировала, в частности, к читателям Astounding Science Fiction и интеллектуалам этого круга, для которых был очевидным прагматический рационализм прометеевской мечты, породившей своих технологических энтузиастов вроде экстропианцев. Это была разновидность людей, которые приходили в восторг от мейнфреймов и перспектив кибернетики, новой науки о связи и управлении, придуманной Норбертом Винером.
Хаббард стал одним из первых людей, уловившим новую парадигму американского рынка, печально известного своим пристрастием к мошенничествам в духе «помоги себе сам» и руководствам по моментальному достижению успеха. Эксплуатируя кибернетический язык «циклов», «процессов» и «банков памяти», Хаббард, по-видимому, предлагал своему читателю технологический контроль над своим умом, давая ему эффективную терапевтическую систему, которой тот мог воспользоваться для того, чтобы улучшить себя, не вставая с дивана, и без дорогого вмешательства назойливых колдунов-психоаналитиков. Хаббард находился в оппозиции к господствующей психологической бихевиористской теории, которая рассматривала человеческое существо как «черный ящик» — органическую машину, отвечающую на стимулы, чье поведение может быть понято и улучшено, в сущности, на механической основе, наряду с совершенным игнорированием всякого субъективного опыта. Хаббард не столько отвергал эту парадигму, сколько переводил ее на уровень комикса, прибегая к своего рода гурджиев-скому приему: наши тела и обыденное мышление, может быть, и представляют собой программируемые устройства, но наше сущностное «я» способно программировать и отлаживать эту машину.
