Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Наверное, нужно разобраться, как именно читают такой «текст».

Уже довольно давно, в начале XX века, фран­цузский ученый Ф. Соссюр начал создавать коммуника­тивный подход в языкознании. Цели у Соссюра были чисто практические, применять свой подход к архитек­турным сооружениям или целым городам он не соби­рался.

В середине XX века развивалось новое направление в науке: семиология. Первыми семиологами были фило­логи и лингвисты, но очень быстро появились и культу­рологи, и математики, и даже художники.

С точки зрения семиологов, созданное человеком — от отвертки до городского урочища, любой памятник искусства, культуры, архитектуры — это «сообщение». Если это так, появление, функционирование и воспри­ятие «сообщений» может быть изучено. Как? Надо нау­читься «читать» информацию, заложенную в объекте.

Текст — это все, что может быть воспринято любыми органами чувств. Любой объект, который когда-то был создан людьми и который нам хочется считать текстом.

Текст погружен в контекст. Контекст — то, во что погружен текст, — эпоха его создания; культура, поро­дившая текст.

Если есть посланный текст, то всегда существуют адресант и адресат, и коммуникация происходит имен­но между ними. Адресант — это как на почте — тот, кто создает текст и тем самым «отправляет» сообщение. В этом сообщении содержится информация, которую и нужно считать.

Адресат — это, соответственно, тот, кому «сообще­ние» отправлено и кто получает послание, то есть все люди, которые видели творение рук человеческих или как-то пользовались этим творением. Уже современни­ки Фальконе видели Медного всадника; они уже и адре­сат. А с тех пор его видели миллионы людей, принадле­жащие к двенадцати разным поколениям. Все это — ад­ресаты... Всем им послано. Адресат может понимать — если угодно, «прочитывать» сообщение. Все эти поколе­ния, соответственно, его и прочитывали.

Вот как все эти люди «прочитывали» Медного всад­ника — интересный, непростой вопрос. Ведь для пони­мания текста адресат должен владеть кодом — систе­мой принципов, по которым выстроено произведение заложенных в нем идей.

Как правило, сложный текст имеет много кодов. Вот Медный всадник — колоссальный камень весом в де­сятки тонн. Уже само по себе этот доставленный в са­мый центр Петербурга, отесанный и поставленный на нужное место камень — символ покорения природы, подчинения неорганизованного мира болот могуществу человека.

На камне — бронзовое существо с лицом Петра, в позе Георгия Победоносца. Царь приравнен к одному из святых?! Говорят, на византийских фресках VI века Иисуса Христа изображали с лицом императора Юсти­ниана... Тогда Медный всадник — аналогичный по мас­штабу пример чудовищного кощунства.

Почти открытое обожествление Петра велось еще при его жизни, и сам Петр очень мало ему препятство­вал. Петр I присвоил себе титул «отец отечества», а в религиозной традиции «отцом» может быть только ду­ховное лицо, «отцом отечества» — только глава всей Русской православной церкви.

Петр I допускал называть себя «богом» и «Христом», к нему постоянно относили слова из Священного Писа­ния и церковных песнопений. Слова, которые относимы вообще-то только к Христу. В более поздние времена, до самого последнего времени, «явление» Петра пола­галось считать триумфальным шествием разума и про­свещения, рассекающего царство полного мрака. Даже грязь и кровь его эпохи трактовались в романтическом свете — как неизбежность, на которую падает отсвет некоего мрачного величия.

Начинали уже современники Петра. Феофан Прокопович утверждал, что Петр «всю Россию, каковая уже есть, сделал и создал», а уйдя от мира, «дух свой оста­вил нам». «На что в России ни взгляни, все его началом имеет», — полагал Нартов и договаривался до того, что называл Петра «земным богом».

Петр Крекшин, один из первых биографов и исто­риков Петра, всерьез продолжал эту линию: «Отче наш, Петр Великий! Ты нас от небытия в бытие произвел».

И после Петра не смолкал славословящий хор, при­чем из людей очень часто умных, деятельных и по за­слугам знаменитых.

В.Н. Татищев утверждал, что всем в своей жизни, а особенно «разумом», он обязан Петру.

Кантемир писал «Петриду», посвящал Петру свои поэмы и вирши.

«Он Бог твой, Бог твой был, Россия!» — восклицал Ломоносов.

Примерно так писал Белинский:

Россия тьмой была покрыта много летБог рек: да будет Петр — и был в России свет.

Итак, Медный всадник — это еще и развитие этой тенденции — превращение Петра в земного бога. Ко­щунство, выходит, и правда «имело место быть».

На голове скачущего существа — лавровый венок, которым венчали триумфаторов. Что-то «римское» не­сет и надпись по латыни на одной из сторон постамен­та. Почему на латыни? Почему не на немецком, не на французском? Ведь на этих языках сделано много над­писей на улицах Санкт-Петербурга.

Естественно, Фальконе стремился передать образ Петра-императора. Петра — главы империи, сравнивав­шей саму себя с Римской. Отсюда и венок, и латинская надпись «Petro primo — Catcharina secunda». Вообще имперской символики в самом Петербурге и во всем пе­риоде петербургской культуры гораздо больше, чем сразу кажется. Д.С. Лихачев справедливо заметил, что «Петру бесспорно принадлежит смена всей знаковой системы Древней Руси. Он переодел армию, переодел народ, сменил столицу, перенеся ее на Запад, сменил церковнославянский шрифт на гражданский, он демон­стративно нарушил прежние представления о «благо­честивейшем» царе и степенном укладе царского двора»[96].

В знаковой системе, нужной для новой империи, ог­ромное место занимают символы, восходящие к Риму: хотя бы использование золотой, солнечной краски. Преж­нее знамя Московии — сине-красно-белое, «русский три­колор», а на нем — золотой двуглавый орел, было утвер­ждено Боярской думой в 1669 году. Петр меняет знамя.

Теперь орел уже черный и держит в клюве и в лапах карты четырех морей. А фон, на котором изображен орел, — золотой.

Напомню — золотой цвет был официальным цветом для казенных зданий. Даже здания учебных и научных учреждений окрашивались золотой краской, а «желтый дом» в переносном значении означал «сумасшедший дом».

Римская символика считалась самой «политкоррект­ной», и именно поэтому Петербург украшают в таком количестве Посейдоны, нимфы, атланты, которые дер­жат небо на каменных руках, и так далее.

Вопрос: знает ли это всякий, кто стоит возле Мед­ного всадника? Если знает — то он знает контекст, в котором возник этот именно текст — Медный всадник. И он владеет одним из кодов для понимания этого со­оружения.

Всего же мы только вот здесь назвали, по крайней мере, три кода, необходимых для понимания: власти че­ловека над природой, противопоставление разумного мира людей и иррационального мира природы; код им­перской символики. Код обожествления Петра.

А тут еще политическая ситуация времен Екатери­ны. «Петру I — Екатерина II» — это писала приблудная немка на троне, не имевшая никакого легитимного пра­ва обращаться к Петру как к деду. Надпись «делала» Екатерину как бы преемницей Петра, творила законные основания ее пребывания на троне.

К тому же кто он, всадник, вздыбивший коня на краю дикой скалы и указующий в бездну? Скорее все­го, в среде старообрядцев родилась версия — изобра­жен не кто-нибудь, а один из всадников Апокалипсиса. Всадник, имя которому смерть, и ад следовал за ним.

Но кто бы первый ни придумал — монумент вполне можно «прочитать» и таким образом. Даже венок на го­лове Петра укладывается в код — ясное дело, римская языческая символика как нельзя более уместна на челе адского существа.

Между прочим, мне об этой версии Медного всадни­ка — как всадника Апокалипсиса — рассказывал мой родственник, весьма ученый человек, и нимало не ста­рообрядец. Говорил старик с юмором, немного насме­хаясь над «малограмотными старообрядцами», но глав­ное — он об этой версии знал. И было это в 1970 году от Воплощения Христова.

Тот, кто не владеет этими кодами, или даже только одним из них, попросту не понимает — что же «сказал» Фальконе. Любоваться любуется, но понимать — не по­нимает.

Как мы видим, сложный текст может иметь много кодов. И возникает проблема частичности понимания текста: ведь понимается ровно то, что способен понять адресат. Какие коды у адресата есть для этого, то он и понимает.

Часть кодов вполне может быть утрачена, и мы по­нимаем заведомо не все, что хотел сказать автор (авто­ры). Чем древнее и удаленнее от нашего времени про­изведение, тем, как правило, хуже мы владеем необхо­димым нам набором кодов. Кто сказал, что символика Медного всадника ограничивается сказанным? Очень может статься, существуют и четвертый и пятый коды этого памятника... только мы-то все равно этими кодами не владеем и сказанного Фальконе не понимаем.