Николай Ямской - Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни

Именно в ЦДРИ ходившие тогда в молодых писатели-сатирики Григорий Горин и Аркадий Арканов первыми стали выходить на эстраду с чтением своих произведений. Как вспоминал актер Семен Фарада, «это были сокрушительные концерты, люди уходили больные от смеха». Между прочим, дебют самого Семена на профессиональной эстраде — а это было уже в 1970 году — состоялся тоже не где-нибудь, а на клубном вечере в Доме ученых. До этого там в основном «экзаменовали» классику. Причем исключительно высшей, всемирно признанной пробы. Однако Фараду приняли на ура, раскусив с первой же реплики. А дальше даже начинали смеяться еще до того, как Семен начинал что-то произносить…

Так что под крышей многочисленных домов зарождалось и предъявлялось главным образом веселое, жизнеутверждающее искусство. Однако катаклизмов и внутреннего драматизма тоже хватало.

Самые бурные кинострасти разгорались, естественно, на экранах Большого и Малого (Белого) залов московского Дома кино. И там же — но уже в ресторане — уходили чаще всего, как в песок. Однако те, что «подковерно» случались в кабинетах, кулуарах и за ресторанными столиками Центрального дома литераторов (ЦДЛ), были на порядок серьезней. Ведь с равной степенью интенсивности руководившие и кушавшие там «литературные генералы» были самой матерой, самой вхожей в высшие коридоры власти публикой.

А вот лидеры в номинации «самые продвинутые» все время менялись. Например, в середине 1980-х годов публика вдруг начала высаживать двери в Доме медика на улице Герцена. Казалось бы, ну чем можно удивить ее в этом тихом уголке «профессионального здоровья»? А тут, оказывается, много чего совершенно немыслимого ранее обнаружилось. К примеру, появилась одна из первых в столице дискотек с присвоенным ей молодыми посетителями профильным названием «Пиявка». Там же получил сцену театр Марка Розовского, у которого тогда еще никакой собственной крыши над головой не было. Примерно в те же времена и там же состоялось чуть ли не первое легальное выступление на публике писателя Дмитрия Пригова. А после него подмостки оккупировала группа «Среднерусская возвышенность».

Сам я последний раз в тех стенах был в 1997 году, когда в Доме медика функционировали артистический клуб и ресторан «Гвозди». В ресторане, помнится, подавали фирменную водку «хреновуху». И выступала пара натуральных кубинцев, которые на объявленной в программе латиноамериканской вечеринке почему-то предпочитали петь русские романсы. Правда, надо отдать должное — делали это потрясающе…

Впрочем, что-то свое, неповторимое — как в программе, так и в меню — под крышей «штаб-квартиры» любого творческого союза всегда можно было найти.

Домжур. Приподнимая крышку на медийной кухне

Лидерами в плане обустройства в собственном гнезде оказались журналисты. Они, как вы уже знаете, первыми в 1918 году сами организовали в Столешниковом свое собственное кафе. Им же — поскольку в силу самого своего ремесла журналисты всегда считались среди интеллигенции наиболее привязанным к идеологии контингентом — первым предоставили свой дом. И первых же стали подкармливать.

Утро социалистической родины для работников печати действительно началось с «халявы». Но, разумеется, строго нормированной. Случилось это в открывшемся 3 марта 1920 года московском Доме печати по адресу Никитский бульвар, 8 (его наследником потом стал Центральный дом журналиста, или неофициально — Домжур). По стране гуляла Гражданская война и разруха. Всего за какие-то три года после октября 1917-го Москва превратилась в запущенный, голодный, холодный, с разладившимся бытом город. Так что членам дома, как бойцам передовой линии идеологического фронта, стали время от времени выдавать по два бутерброда. Это было так называемое доппитание — особенно ценное тем, что выдавалось сверх тех нищенских норм, которые предоставлялись по карточкам.

К тому же при большом везении некоторым счастливцам удавалось во время раздачи кое-что «заныкать» и сверх лимита. Один из них — очень популярный до войны поэт-сатирик Арго — даже вдохновился на такие стихи:

Печати дом — краса природы.Дают там по два бутерброда.Но все же — господи, прости! —Я съел не менее шести.

Возвращение подлинно ресторанной жизни началось бо время нэпа. В пору этого первого и недолгого отступления большевиков перед «частнособственнической инициативой» питание в Доме печати значительно улучшилось. Но как ни старался временно туда прикомандированный Я.Д. Розенталь, выше уровня хорошего кафе здешний пункт питания поднять не смог. Пик этого кафе пришелся на дни оглушительного сталинского реванша во время Большого террора 1937–1938 годов. Однако даже в ту пору оно явно проигрывало не только всем тогда открывшимся лучшим «дворцам советского общепита», но и аналогичным заведениям в домах своих творческих «смежников».

Свидетельство тому две записи Елены Сергеевны Шиловской в ее дневнике. В первой из них — от 26 июня 1937 года — жена Булгакова записала: «Вечером пошли ужинать в кафе «Журналист». Боже, что за публика». И буквально спустя три дня в следующей: «Вечером пошли в кино с Вильямсами на «Маленькую маму». Чудесная картина, мы уже видели ее зимой на ночном просмотре. Потом пошли в это же мерзкое кафе «Журналист». Оно гаже вчерашнего, и кормят хуже».

С качеством еды в уютном особнячке на Никитском бульваре тогда действительно бывало не ахти. Но что более всего удручало, Елена Сергеевна подметила очень точно — публика. Всеобщая атмосфера страха в обществе и, в частности, широкие аресты лучших представителей тогдашней журналистики сделали свое дело. Как и во всех остальных местах ведомственной тусовки творцов, в Доме печати — с какой-то невероятной экзальтацией и энтузиазмом одновременно закусывали, веселились и стучали. Секрет такого сочетания вроде бы несочетаемого объяснялся просто: почти каждый советский человек в глубине души был тогда уверен, что лично он если и создан для сталинских забот, то исключительно по линии Наркомата легкой и пищевой промышленности. А НКВД (Наркомату внутренних дел) он вроде бы и не клиент…

Так что Михаил Афанасьевич Булгаков для своего «Дома Грибоедова» если что-то из Дома печати и взял, так это довольно неприятную в своей массе публику. И некоторые реальные детали — вроде открытой летней веранды и характерной решетчатой ограды, отделяющей небольшой придомовой садик от шумного проезда Никитского бульвара.

Впрочем, и то и другое сходное по виду имелось еще в «Доме Герцена»…

Между прочим, двадцать лет спустя веранду разломали. Говорили, якобы по приказу всесильного тогда Алексея Аджубея. Перед тем как стать местом журналистской тусовки, дому пришлось пережить непростые времена. Дело в том, что в суровом 1941 году большинство уцелевших после массовых репрессий журналистов ушло на фронт. И образовавшийся в особняке вакуум мгновенно заполнил Краснопресненский райком партии. Отбить дом у этих героев тыла пытались уже в марте 1944 года. То есть как раз тогда, когда подоспело историческое постановление правительства за номером 283, открывавшее журналистам перспективу иметь в своем сообществе ресторан первого разряда, да еще с питанием в нем с 30-процентной скидкой. Как уже было ранее замечено, привилегии эти быстро, еще при Сталине, отменили. Зато при Хрущеве свободно разрешили гулять на свои. Процесс затягивания поясов смягчили упованиями на возрождение ленинских норм партийной жизни. Процессу насыщения оттого не сильно подфартило. А вот языки действительно развязались…

При Хрущеве его зятю, да еще стоящему во главе «языкастых» «Известий», никакой партаппарат был не указ. Так что хоть летнюю веранду и разломали, но Центральный дом журналиста, или в обиходе просто Домжур, стал краше прежнего. К прочим прелестям владения в виде большого беломраморного зала для массовых мероприятий, комфортабельного кинозала, прекрасной библиотеки с читальней, разных уютных закоулков и добротных кабинетов для правления на третьем этаже прибавился и полноценный, наконец-то с хорошей кухней ресторан. Благодаря, прямо скажем, Аджубею и расцветшей под его эгидой «новой советской журналистике» эта профессия, сам Домжур и его замечательный «пункт питания» с приоритетным правом кормления владельцев членской книжки Союза журналистов и их гостей стали весьма престижными и потому исключительно модными.

Призывно сияющий вечерами Домжур прямо-таки захлебывался в ожиданиях чуть ли не «собственной партии», всеобщей «свободы слова» и «социализма с человеческим лицом».