Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен
Коллану я теперь не имею времени писать, но так как ты, по всей вероятности, находишься в постоянной переписке с куопиоскими господами, то сделай одолжение — потрудись убедительнейше попросить от меня Коллана, чтобы он не выпускал черемисской грамматики до моего просмотра ее. Это дело убеждает меня, что нельзя печатать ничего, не находясь лично на месте печатания. По этой же самой причине я теперь не хочу и думать о печатании остяцкой грамматики до возвращения в Финляндию. Притом же в ней и не все еще окончено, а теперь мне некогда заняться этим. Как в остяцких, так и самоедских языках вечная мука с темными (dunkeln) гласными, не имеющими настолько определенного и положительного характера, чтобы, во всяком случае, можно было отличить их надлежащим образом от явственных (offenen). Все чаще это встречается с темным с, о сущности и свойствах которого я до сих пор не добился еще окончательного результата. Мне кажется, что каждое е без ударения в окончании слова звучит как ё, но здесь можно привести много и pro, и contra. Замечательно, что ты открыл и в финском языке следы того же самого темного звука. Мысль твоя о несуществовании в финском языке так называемых mediae принадлежит, по моему мнению, к числу самых счастливых, и подтверждение ей можно найти во всех родственных языках. В последнем письме своем я упомянул, что и в самоедском языке после е и i следуют мягкие, а после ё и у — твердые гласные. Какое важное сходство! Вообще языки финский и самоедский представляют много общего и в других отношениях, и покуда я еще не знаю ни одного языка в мире, от которого финская филология могла бы ожидать столько помощи, как именно от самоедского. Но теперь я не могу еще распространяться об этом предмете.
О здоровье своем я должен сказать, что во время путешествия оно несколько свихнулось, но я надеюсь, что все пройдет, как только опять спокойно усядусь на месте. Помимо болезни нельзя также ждать ничего доброго и от ссыльных, сшибающих людей с ног одним поворотом ладони. Давно ли по ночам происходили убийства на улицах Томска, Красноярска и Енисейска. Теперь, конечно, не слышно ничего подобного, но все-таки, как смеркнется, боятся показываться на улицу в одиночку и особенно пешком. Впрочем, я твердо уповаю, что все кончится благополучно.
II
Асессору Раббе. Енисейск. 1 апреля (н. с.) 1846 г.
В честь первого апреля мне непременно следовало бы рассказать тебе какую-нибудь небылицу, но дело в том, что я почти без остановки и отдыха ехал от Томска до Енисейска и нахожусь после этого почти в таком же положении, как человек, которому ввалили добрых сорок палок. Если бы я не был уже закоснелым букво- и словоедом, я решительно ударился бы в изучение искусства спокойно разъезжать на воздушном шаре. Впрочем, самоеды и остяки рассказывали мне, что их предки некогда ездили верхом на орлах, и мне кажется, что и в наше время можно бы придумать что-нибудь в этом роде. Правда, что орлы год от года становятся реже, но ведь то же самое можно сказать и о людях. А право, стоило бы испытать верховую езду на орле; к сожалению, в Сибири я не видал орлов, видел только сов. Теперь спрашивается, не можешь ли ты переслать ко мне по почте хорошо выезженного орла из Финляндии? Почтовое ведомство, вероятно, не затруднится отправкой такого важного барина, тем более что при этом имеется в виду благая цель — продлить жизнь бедного страдальца. Не шутя, я боюсь, что скоро лишусь всякой возможности переносить трудности моего сухопутного странствования.
Твои письма и посылки от 24 декабря, 20 января и 10 февраля ожидают меня в Красноярске. Часто я думал и придумывал, на каком бы языке выразить тебе мою благодарность за все целебные бальзамы, которыми ты стараешься подкрепить и поддержать ослабевающую во мне жизненную силу. Шведский язык решительно не годен для этого, на финском, как недавно прочел я в «Morgenblatt», можно только лаять, еврейский язык я забыл, a Graeca non leguntur[126]. Уж не попробовать ли на самоедском? В этом языке нет даже слова благодарить, но дай самоеду глоток водки, ломоть хлеба, лоскуток сукна или что бы то ни было, — и он при случае пойдет за тебя на смерть. Я, право, начинаю думать, что вышереченное слово придумано каким-нибудь... желавшим дешевейшим образом отделаться от признательности, и потому совсем не благодарю тебя.
Случится, что Бергстади уедет раньше меня из Сибири, чего, впрочем, теперь не думаю, то я надеюсь в таковом случае справиться и один. Жизнь в Енисейской губернии так дорога, что едва буду в состоянии покрывать неслыханные издержки, которые повлекла бы за собой перемена моего спутника. И потому ни слова больше об этом предмете.
III
Статскому советнику Шёгрену. Маковская, 2 (14) апреля 1846 г.
Как ни устал я от трудного путешествия, спешу все-таки уведомить вас о том, что я приехал в Маковскую — небольшую деревню в 90 верстах к западу от Енисейска. Если я скажу, что эта деревня находится посреди дикой пустыни, окружена со всех сторон дремучими лесами и в настоящее время года разобщена почти совершенно от всего остального мира, то это, надеюсь, извинит небольшое уклонение, которое я позволил себе от последних полученных мною предписаний. Все это, по моему мнению, к лучшему; теперь я могу покончить
