Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений
Эта наэлектризованная двойственность прорывается наружу даже там, где Мэпплторп, казалось бы, воспевает тело. В таких фотографиях, как «Мужчина в капюшоне» и «Портрет мужчины в полиэстеровом костюме», черное тело выглядит привлекательным и вместе с тем устрашающим. Оно ближе к природе, то есть к джунглям, а значит и к самым жарким кругам ада, предназначенным для грешников, повинных в радостях плоти. И никакая иная часть анатомии не воплощает мощь этого послания так, как это делает огромный черный пенис.
Все эти противоречия сошлись для Мэпплторпа в «идеальном пенисе», обнаруженном им у Милтона Мура. Однажды во время разговора с приятелем, писателем Эдмундом Уайтом, Мэпплторп так расчувствовался, не в силах выразить свою любовь словами, что достал снимок «Портрета мужчины в полиэстеровом костюме» и, указав на пенис Мура, сказал с рыданиями в голосе: «Теперь ты понимаешь, почему я его так люблю?»
Однако самому Муру в период его «дружбы» с Мэпплторпом редко доводилось видеть такие слезливые и эмоциональные проявления чувств. Да, конечно, он ощущал сексуальное желание, которое испытывал Мэпплторп, и знал об эротическо-эстетической одержимости фотографа его пенисом, однако Милтон Мур интуитивно чувствовал, что интерес фотографа к его члену, перед которым тот якобы преклонялся, недалеко ушел от интереса Чарльза Уайта, который точно так же восхищался черным пенисом, хранившимся в банке с формальдегидом в его лаборатории. Для Уайта огромный член африканца был научным доказательством того, что чернокожая раса находилась на более низкой ступени развития, чем белые люди. Однако Роберту Мэпплторпу член его темнокожего любовника «говорил» то же самое, с каким бы романтическим трепетом он к нему ни относился.
В конце концов Мур осознал, что именно видит в нем Мэпплторп как художник и как человек, — он понял, что эти взгляды не сильно отличались от взглядов тех людей, которые двумя веками ранее изучали место негров в природе и мире и так охотно сравнивали его с обезьяной. И хотя Мур никогда не изучал историю, он верно почувствовал истинный смысл того, что с ним произошло, — возможно, даже лучше своего образованного ментора. И что с того, что он позировал для фотографа в студии, а не живьем перед публикой, если он все равно превратился в мужской вариант Саартье Баартманн — в «Готтентотского Адониса».
«У нас никогда не было настоящих отношений, — сказал Мур Моррисроу, описывая время, которое он провел с Мэпплторпом. — Я был для него всего лишь обезьяной в зоопарке».
* * *Надо сказать, что черный пенис был не одинок в своих страданиях, связанных с расовой принадлежностью. Существовала еще одна группа людей, помеченных тем же клеймом. Правда, жили они не в первобытном грехе на далеком и малоизученном континенте; нет, со времен древних греков и римлян они жили среди европейцев и были частью западной культуры, но в то же время вне ее. Их особый статус, навязывавшийся им и изнутри и снаружи, увековечивал особый знак на пенисе — обрезание крайней плоти. В глазах христиан обрезание, как и цвет кожи, было признаком всевышнего проклятия. Поэтому носители этого знака, евреи, стали Белым Сексуальным Другим, распространявшим повсюду немыслимые извращения и ужасные болезни. И хотя тело его не было черным, душой он точно был чернее ночи. В итоге в конце XIX — начале XX века один врач, который и сам был евреем, пришел к заключению, что между представлениями о пенисе и этиологией некоторых заболеваний действительно существует определенная связь. Однако это обстоятельство, утверждал он, справедливо не только в отношении евреев — народа, отделенного от прочих людей обрезанием, — и не только для гиперсексуальных африканцев, обремененных огромными детородными органами. Для Зигмунда Фрейда связь между пенисом и многими заболеваниями распространялась на все человечество.
Взгляды этого венского любителя сигар на фаллические символы, этапы сексуального развития, фаллическую природу либидо и так называемую зависть к пенису по-прежнему вызывают сегодня жаркие споры, чей накал не сильно изменился с тех пор, как он огласил их миру почти сто лет назад. Над его умозаключениями издевались, но ими же и восхищались. Похоже, что люди испытывали по отношению к ним всю палитру человеческих чувств, за исключением равнодушия. Труды Фрейда произвели еще одну трансформацию в представлениях людей о пенисе. Прогресс этот был колоссальным, но не явным: он проследовал от частного — к общему, от конкретного — к неосознанному, от банки с формалином — к кушетке психоаналитика. Фрейд сосредоточил свое внимание не на различиях, а на общности между теми, кто родился с пенисом, и теми, кто испытывал зависть к его обладателям. Прежде пенис подвергали расовым преследованиям, теперь же он подвергся психоанализу — процессу, который навсегда изменит параметры недавнего измерительного прибора.
IV. Сигара
Зигмунд Фрейд умел слушать людей еще до того, как изобрел психоанализ. В 1885 году никому не известный преподаватель невропатологии из Венского университета получил грант на поездку в Париж для повышения квалификации в клинике профессора Жана Мартена Шарко, самого известного в то время невропатолога, которого называли «Наполеоном неврозов». Его слава была во многом связана с новаторскими исследованиями в области гипноза. Во время лекций, которые охотно посещали и французские аристократы, и студенты-медики, Шарко вводил страдающих истерией больных в состояние транса, а после с помощью гипноза вызывал у них странные, не обусловленные явной органической причиной симптомы вроде нервного тика или дрожания рук, которые он так же легко устранял. Эта наглядная демонстрация власти ума над телом производила на присутствующих сильное впечатление — и особенно на молодого доктора Фрейда.
Правда, благоговеющий перед мэтром венский ученый не знал, что во всем этом была немалая доля игры, поскольку самые буйные «истерики» получали от Шарко за свое «выступление» некую мзду. Не ведая об этом, Фрейд смотрел на Шарко как на блестящего ученого, на указующий маяк в научных поисках, и впитывал каждое его слово. Однажды на вечеринке в доме Шарко, занюхав чувство дискомфорта, которое он всегда испытывал в обществе незнакомых людей, дорожкой кокаина[134], Фрейд стал свидетелем разговора между хозяином и еще одним врачом. «Я был полностью захвачен этой беседой», — писал позже Фрейд. Разговор шел об одной пациентке, которая наблюдалась у этого врача; молодая женщина с тяжелой истерией была замужем за человеком, секс с которым не приносил ей удовлетворения. Коллегу Шарко интересовало, не был ли вызван ее невроз этим эротическим обстоятельством. По свидетельству Фрейда, Шарко чуть не подпрыгнул на месте и живо отвечал: «Но в подобных случаях невроз всегда носит генитальный характер — всегда-всегда!»
Фрейд был поражен. Если великому Шарко известна эта истина, то почему он не высказывал ее публично? А вскоре после возвращения в Вену Фрейд задал себе практически тот же самый вопрос. Он только что открыл собственную врачебную практику, и его коллега, гинеколог Рудольф Хробак, попросил Фрейда принять одну из его пациенток. Фрейд встретился с Хробаком дома у пациентки, которая, как выяснилось, страдала сильнейшими приступами панического страха. Отведя Фрейда в сторону, Хробак рассказал ему, в чем, по его мнению, крылась причина страданий больной. «Она уже восемнадцать лет как замужем, — сообщил Хробак, — однако до сих пор virgo intacta[135]. Ее муж полный импотент. В таких случаях, пояснил Хробак, у врача нет другого выхода, кроме как «прикрывать семейное несчастье своей репутацией и быть готовым к тому, что кто-то наверняка скажет: пожалуй, он никудышный врач, если не вылечил ее за столько лет». Но дело в том, добавил он, что
«лекарство от такой болезни хорошо известно, однако его не пропишешь. Вот оно: «Rp. Penis normalis dosim Repetatur!»[136]
Сегодня, no прошествии ста с лишним лет, ясно, что никто не написал столько всего и с такими последствиями о влиянии половых вопросов — в особенности того самого Penis normalis — на формирование индивидуальной психики, динамику внутрисемейных отношений, нормы поведения в обществе, гендерные роли, искусство, религию, юмор, агрессию — этот список поистине бесконечен, — как этот любитель сигар, внемлющий историям, которые рассказывали ему старшие коллеги. Но если у профессора Шарко или доктора Хробака не хватало смелости огласить свои взгляды, то доктор Фрейд, напротив, заявлял о них часто и громко — и он, несомненно, был услышан. «Ни один из писателей двадцатого века не может похвастаться таким безраздельным господством над воображением нашей эпохи, как Фрейд», — писал литературный критик Гарольд Блум. В воображении же самого Фрейда центральное место занимал, разумеется, пенис.
