Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг. - Элиас Лённрот
«Калевала» и «Кантелетар» закладывали основу для финского литературного языка, они оживили закостенелый книжный язык восточно-финскими и карельскими диалектами. Чтобы язык стал средством коммуникации и информации всех отраслей жизни общества, нужны были культурные термины, которых еще не существовало. Лённрот создал сотни новых слов, используя возможности родного языка, не прибегая к заимствованиям. Термины, введенные Лённротом, теперь кажутся исконными, как будто они родились вместе с языком. Последний свой большой труд, финско-шведский словарь, насчитывающий более 200 тысяч слов, Лённрот завершил уже в конце жизни. Отслужив десять лет в качестве профессора финского языка и литературы в Хельсинкском университете, он вышел в отставку, но продолжал трудиться в родном Самматти. Будучи по натуре просветителем, Лённрот писал книги для народа по вопросам обучения и воспитания детей, гигиены и первой медицинской помощи, и другим отраслям знаний, необходимых в повседневной жизни. Не найдется, наверно, такой области культуры, в которой он не оставил бы ощутимого следа. Так, например, его труд «Флора Финляндии» не потерял научного значения до сих пор. Лённрот был избран членом многих зарубежных научных обществ и академий, в 1876 году — почетным членом Российской Академии наук.
Несколько замечаний, относящихся к данному изданию. Поскольку в первой половине XIX века главенствующая роль в Финляндии принадлежала еще шведскому языку, большая часть опубликованных в книге материалов написана Лённротом по-шведски (письма, отчеты, очерки в шведоязычных газетах). Эти тексты для финского издания перевел Ялмари Хахли. Часть путевых заметок и писем Лённрот написал по-фински или по-карельски, не разграничивая два близких языка. Эти места помечены особо. Так как понятие «карельская национальность» в то время еще не утвердилось, Лённрот, как и другие собиратели и путешественники того времени, карел иногда называет финнами (из-за близости языка и традиционной культуры), иногда русскими — когда речь идет о восточных карелах.
Сокращения при переводе сделаны главным образом за счет наблюдений Лённрота над особенностями финских и карельских диалектов и второстепенных описаний, не представляющих интереса для современного массового читателя. Специалисты всегда имеют возможность обратиться к первоисточнику. Купюры отмечены многоточиями в квадратных скобках. Топонимические названия даны так, как в оригинале, поскольку это соответствует исконной народной топонимике. В конце книги помещен список населенных пунктов с их современными официальными названиями, составленный Р. П. Ремшуевой.
У. Конкка
Первое путешествие 1828 г.
ПУТНИК, ИЛИ ВОСПОМИНАНИЯ О ПЕШЕМ ПУТЕШЕСТВИИ ПО ХЯМЕ, САВО И КАРЕЛИИ[4]
Лённрот отправился из Самматти 29 апреля. Путь его в Нурмес пролегал через Хяменлинна, Хейнола, Миккели, Керимяки, Сортавала, Иломантси, Пиелисъярви. В Весилахден Лаукко Лённрот вернулся через Куопио, Рауталампи и Лаукка 4 сентября.
После того, как мы расстались, я две недели провел в размышлениях, оставаясь в кругу родственников, и наконец-то прибыл сюда. Ты и сам, наверное, знаешь, с какой робостью мы отправляемся из дому в дальний путь. И когда в конце концов удается рассеять беспричинную озабоченность родителей, всегда находятся еще тетушки, крестные и прочие, которых, наверное, замучила бы совесть, если бы они с миром отпустили меня в дорогу. Одни из них боятся, что я утону, и, призывая к осторожности, рассказывают мне допотопные истории о всевозможных утопленниках. Другие припоминают сон, увиденный незадолго до этого, и непременно связывают его со мною. То меня якобы грабят, то я иду к верной погибели, то брошен на съедение волкам и медведям. А под конец приводятся десятки примеров о ком-то, отправившемся на восток, или о другом, уехавшем на запад, и еще о многих и многих, которые разъехались в разные концы света и которых к безмерной горести и печали родственников уже никогда после этого не видели в родных краях. [...]
23 мая я пешком направился в Миккели. Хофрен сопровождал меня до Иструала, первой деревни этого прихода. Мы пришли на подворье, хозяин которого был известен своим умением исцелять больных заклинаниями. Надеясь уговорить его поделиться со мною своими премудростями, я решил остаться здесь на ночь. Однако старик либо не захотел ничего выкладывать, либо не знал ничего, кроме отрывка руны о рождении змеи, который только и удалось записать от него. Старик утверждал, что его способы лечения, предсказания и прочая премудрость основываются на ночных видениях, в которые он, судя по всему, свято верил, но сетовал, что видения к нему являются не каждую ночь, иногда их приходится довольно долго ждать. Заклинаниям, не раз подводившим его, он доверял меньше, кроме заговора от укуса змеи, который я имел честь получить и на который, по словам старика, вполне можно было положиться. [...]
Следует упомянуть еще о Хирвенсалми, где я недавно побывал. По слухам, эти земли раньше были удельным имением графа Брахе[5]. Предание гласит, что граф хотел построить здесь крепость для зашиты края от врагов. Одна из горок, вернее возвышенность, находящаяся примерно в четверти мили [6] от церкви, так и называется Торниала[7], на ней должна была быть возведена вышеупомянутая крепость, фундамент которой был заложен ранее.
Полуостров, на котором стоит церковь и ряд деревень, омывается водами озера Пуулавеси. Говорят, раньше оно называлось Пуолавеси[8], в память о поляках, которые, по преданию, преследовали лопарей до этого озера, преградившего им путь.
24 [мая] под вечер я пришел в дом священника в Миккели, где пробст Бруноу тепло принял меня. Здесь я провел троицу, и мне удалось увидеть крестьянскую свадебную чету в подвенечном весьма скромном наряде. Жители Миккели, между прочим, считают себя несколько культурней своих соседей, крестьян других приходов, но культура их весьма сомнительного свойства. Человек, сколько-нибудь патриотически настроенный, с удивлением и огорчением обнаруживает, что культура финского простонародья почти повсеместно развивается не в лучшем направлении. На смену скромности в обращении и в поведении приходит непозволительная вольность, вернее, наглость и непристойность. Исчезает радушное гостеприимство, его сменяет высокомерное обхождение с гостями. Невинные игры вытесняются картами, раздоры в семьях доходят до суда, появляется бахвальство одеждой, которое не к лицу простолюдину и делает его смешным. Поскольку Миккели стоит на перекрестке дорог, летом здесь можно