Линдон Ларуш - МЕСТО РОССИИ В МИРОВОЙ ИСТОРИИ
Движущая сила, стоящая за этой неэнтропийной функцией, не может быть сведена к корреляции между затратами и выпуском. Соответствующая движущая сила — это человеческий разум, единственный источник этой неэнтропии.
Эта неэнтропийная отличительная характеристика действия индивидуального человеческого разума в такой же мере определяет смысл понятия эволюции, в какой она принципиальна для различения научной и ненаучной форм политической экономии. В противоположность радикально-редукционистской «мозговой» догматике питомцев Рассела-Н.Винера и Дж. фон Неймана, определить эту неэнтропийную функцию индивидуального человеческого разума в терминах любой из общепринятых форм школьной математики невозможно. Аксиоматическая несостоятельность математики в том виде, в котором она преподается сегодня, являет собой самую потрясающую экспериментально-физическую демонстрацию актуальности указания Лейбница о необходимости разработки обобщенного Analysis situs. В сегодняшней математике этот принцип можно сформулировать для овладения математическим пониманием, только если выйти на те рубежи, первопроходцем которых был Риман в своей знаменитой квалификационной диссертации.
Совокупность физических затрат, вкладываемых в экономический процесс, есть характеристика некоторого состояния физического мира; совокупность физических продуктов этого процесса также есть характеристика некоторого состояния физического мира. Тем не менее, с точки зрения философа-материалиста или любого редукциониста со времен Парменида Элейского, то, что устанавливается нами в качестве «причины» трансформации, связывающей эти два последовательных состояния, для них является якобы непозволительным метафизическим вторжением неэнтропийных познавательных процессов индивидуального человеческого разума.
Таким образом, именно связь управляющего «неэнтропийного» вмешательства индивидуального человеческого разума с производственным процессом определяет соотношение между «входами» и «выходами» этого процесса. Это классическая демонстрация необходимости Analysis situs, существующего только вне дедуктивной детерминистической формы математики и выше ее.[27]
Обратите внимание на то, в какое затруднительное положение мы поставили математического физика твердолобой породы. Методологическая точка зрения экспериментальной физики, в отличие от «башни из слоновой кости» математического формализма, ставит нас перед фактом существования действенной познавательной неэнтропии как феномена отношения — отношения, которое не предусмотрено существующей математической физикой. Как мы покажем ниже в соответствующей связи{4}, демонстрация существования этого «отношения» как физически действенного удовлетворяет самому мощному стандарту научной достоверности, достижимому в любой области науки. Этому отношению нет места нигде в рамках общепринятой школьной математики; это отношение запрещено догмами повсеместно преподаваемой математической физики. И тем не менее, оно существует!
Реакция формалиста на эту парадоксальную ситуацию должна напомнить нам зрелище, если бы преподавателя по биологии обязали убеждать своих студентов в том, что мы еще не имеем статистически достоверных данных о возможности существования человеческого познания. В ответ на полученное нами доказательство существования этого отношения, которое математика формалиста намеренно игнорирует, он заставил бы нас выйти к классной доске, чтобы мы вывели это отношение в терминах его математики! Знаменитое ложное математическое определение «негативной энтропии» покойного профессора Норберта Винера — яркий пример такого убогого кривлянья редукциониста[24].
Решающее значение имеет то, что неэнтропия не является особым условием, которое можно сконструировать в границах общепринятой школьной математики. В последней она фигурирует только в качестве сбивающего с толку парадокса[25]. Этот принцип существует и действует, однако только за пределами области, воспринимаемой этой математикой. Когда такие парадоксы вступают в противостояние с математикой, научной катастрофы удастся избежать путем преодоления ограничений такой математики; таким образом проявляется компетентность, благодаря осознанию того, что мы, на основании этих свидетельств, обязаны подняться в более высокую область, к которой Лейбниц применял термин Analysis situs.
Это отношение, в пределах более высокой области Analysis situs, является характерной чертой той науки физической экономики, которую основал Лейбниц, что видно уже из содержания его статьи «Общество и экономика» (1671)[26]. Парадокс того же рода бросает вызов математику, обращаясь к этому действенному, неэнтропийному отношению, именуемому жизнью.
Как только мы, исследуя эволюцию, помещаем человека в центр функционального отношения, мы вновь сталкиваемся с той же проблемой Analysis situs, которую представляет жизнь, но на онтологически более высоком уровне. Характеристика человеческой природы, проявляющаяся в последовательном приросте потенциальной относительной плотности населения, представляет собою тот же самый неэнтропийный принцип, отличительный принцип индивидуального человеческого разума, т.е. концепцию, которую затмевает ехидный формалист, отмахиваясь от «власти разума над материей» как от «парадокса»».
Это «искусственное», целенаправленное повышение потенциальной относительной плотности населения, достижимое подобным образом, ставит продолжение существования человечества на достигнутом уровне в зависимость от требований, которые диктует моральный износ технологий. Полезным мнемоническим приемом была бы переформулировка этого положения для читателя в виде клича: Чем выше поднимается человек от животного состояния высших и низших обезьян и питомцев Буша, тем в большей степени существование человека зависит от того, насколько он человечен. Это требование, выполненное указанным образом, отражает человеческую природу, вопреки произвольным догмам Томаса Гоббса, Джона Локка, Пьера-Луи Мопертюи, Джамарии Ортеса и т.п. Это природа отношения между человеческим родом в целом и вселенной в целом. Эта характеристика человечества как биологического вида заложена в тех поддающихся развитию творческих потенциях, которые хранятся в суверенном вместилище познавательных процессов человеческого индивида.
В этом состоит, по терминологии Лейбница, необходимое и достаточное основание для продолжения существования человеческого рода. В этом состоит тот принцип сознательности[27], который определяет значение и мощь концепции всемирной истории. Именно принятие этого принципа отличает историка от таких тенденциозных сплетников со стажем, как покойный Илья Эренбург.
Не существует иной «человеческой природы» у любой группы человеческого рода, русской или иной, которая соответствует иному стандарту историографии, любому стандарту, противоречащему рассмотрению человечества в целом, ибо историческая наука — наука всеобщая, которой в равной степени подвластны все народы без исключения. Это вытекает из того факта, что все люди наделены одной и той же уникальной человеческой сущностью, которая отличается у разных людей или разных культур только по уровню развития (или, наоборот, по недостаточности развития) принципа сознательности.
Между всеми и каждой, взятой в отдельности, частью человечества и человечеством в целом существует взаимная связь. Развитие в смысле осуществления научно-технического прогресса, проявляющегося в повышении потенциальной относительной плотности населения (как отдельного общества, так и практически человечества в целом), есть то, что человеческий род требует от каждой культуры, от каждого представителя человечества в целом. Таким образом, первостепенная потребность людей любой культуры, потребность каждого отдельного человека состоит в реализации личного и общекультурного саморазвития, которое соответствует указанной взаимной связи между человечеством как историческим целым, с одной стороны, и индивидуальной культурой и личностью в рамках этого целого, с другой.
Стержнем всего этого является развитие уникальных познавательных процессов и возможностей каждого индивида с тем, чтобы он был способен, во-первых, усваивать содержание многообразия тех принципиальных открытий, которые выражают достигнутый на данный момент прогресс человечества в области действенного знания, и, во-вторых, обладать возможностью участвовать в дальнейшем прогрессе своего общества, человечества и самого себя, в качестве действующего, сознательного участника всемирной истории.
Этот моральный принцип нашего вида не меняется, когда мы переходим в своем исследовании от одной культуры или национальности к другой. Все люди обладают теми же сущностными видами потребностей, которые отличаются, по определению Лейбница («Экономика и общество», 1671), постольку, поскольку разная степень культурно-экономического развития и географическая локализация общества определяет его потребности в конкретном, функциональном смысле. Разумного основания для оправдания политики «нулевого технологического роста», типа той, что подразумевалась пресловутым Кодексом Диоклетиана, не существует. Приемлемое разнообразие человеческих потребностей ограничено отсутствием каких-либо разумных и моральных оснований для того, чтобы терпимо относиться к «культурному релятивизму», защищающему те вырождающиеся культуры, «традиции» которых включают каннибализм, охоту за скальпами, человеческие жертвоприношения и тому подобные мерзости. Точно так же мы не можем терпимо относиться к какой-либо «традиционной» или иной «обычной» практике рабства, крепостничества или «анти-познавательных» черт в образовании, — к любой практике, наносящей ущерб функционированию тех творческих мыслительных процессов, в которых действенно выражает себя вселенская сознательная природа человеческого рода{5}.
