Джон Уайтхед - Серьёзные забавы
Пусть псевдонимы Вольтера можно обнаружить практически на каждую букву алфавита; их было более двадцати у Дефо, более семидесяти у Стендаля, современники, как уже говорилось, не поспевали за Теккереем. Но все же у писателей есть где-то незримый предел, есть некий общий знаменатель, сводящий все маски к одному творческому лицу. Мистификатор же этот знаменатель в процессе творчества методично уничтожает. Мистификатор вольно дышит, только надев чужой костюм, погрузившись в чужую психологию, изучение которой иногда становится делом всей его жизни. Он все время играет, лицедействует, забавляется, как забавляются маски на карнавале.
Ну, а личность мистификатора — не страдает ли она от этого постоянного обмана? Конечно, страдает. Ведь, в сущности, намерение, лежащее в основе мистификации, очень часто аморально. Конечно, степень безнравственности бывает разной. Она одна у Чаттертона, другая у Симонидиса. Но все равно, при любых оговорках, перед нами — обман.
Уайтхед говорит о нравственной стороне мистификации довольно бегло. Этот вопрос глубоко затронут в книге В. Кунина «Библиофилы и библиоманы» (1984). В ней автор смотрит на судьбу великих мистификаторов Уайза и Симонидиса и с нравственной точки зрения. Он не упускает из виду пагубность самого намерения. Но при этом ни на минуту не забывает о парадоксе мистификации. Ведь как ни посмотри, Чаттертон — гордость английской словесности, Макферсон похоронен в Вестминстерском аббатстве в Уголке поэтов — «святая святых» английской литературы. Ганка, создатель гениальной, хоть и поддельной рукописи, — национальный герой Чехии. И все же в этих играх есть серьезная опасность, злодейство по отношению ко всему феномену культуры. Невольно на память приходят пушкинские слова: «Гений и злодейство — две вещи несовместные…»
В XX веке не сыщешь мистификаторов уровня Айрленда, Томаса Уайза. Да и вообще они как-то повывелись. Впрочем… В конкурсе на лучшую пародию на роман Грэма Грина первую премию получил… сам Грэм Грин. Зато появляется все больше и больше работ, в которых осмысляется природа мистификации. Вряд ли это случайно. Видимо, в XX столетии сама идея игры, расщепленной личности входит в плоть литературы. В самом деле, как часто и как напряженно играют в свои, точнее, чужие судьбы герои произведений зарубежных авторов. Вот несколько примеров. Джойсовский Стивен сопоставляет себя с Икаром, ощущает себя сыном великого искусника древности Дедала. Все герои и персонажи романа «Улисс» сводимы к античным героям (Блум — Одиссей, его неверная жена, певичка Мэрион — Пенелопа) и оцениваются читателем, в немалой степени исходя из этой соотнесенности. Конечно же, вспоминается роман-миф Томаса Манна «Иосиф и его братья», «Назову себя Гантебайн» Макса Фриша, «Кентавр» Джона Апдайка, «Калигула» Уильяма Фолкнера. Мифы об Орфее, Эвридике, Сизифе, Прометее постоянно оживают на страницах романов, пьес, поэм европейских и американских писателей XX века. И это отнюдь не только «забавы», это знак искусства XX века.
Вот что говорит по этому поводу герой романа «Презрение» известного итальянского писателя Альберто Моравиа: «Джойс… по-новому интерпретировал „Одиссею“… Он сделал Улисса рогоносцем… бездельником… превратил Пенелопу в непотребную девку… Островом Эола у него стала редакция газеты, дворцом Цирцеи — бордель, а возвращение на Итаку превратилось в возвращение глубокой ночью домой по улочкам Дублина… Но у Джойса все же хватило благоразумия оставить в покое средиземноморскую культуру, море, солнце, неизведанные земли античного мира… У него нет ни солнца, ни моря… все современно, т. е. все приземлено, опошлено, сведено к нашей жалкой повседневности…»
Так что же — в современном толковании мифа заключено отчетливое противоречие? Желание раздвинуть границы места и времени, соединить, как писал Джойс, «сейчас и здесь» с вечностью и космосом, и в то же самое время максимальная интеллектуализация мифа, лишение его гармонии, едва ли не основной его философской черты.
Видимо, в этом, сразу же бросающемся в глаза противоречии и есть ответ на вопрос, почему герои многих современных западных романов так безудержно, самозабвенно играют в свои мифологические маски.
Ищет, мучительно ищет себя джойсовский Стивен Дедалус, а за ним и длинная вереница героев западной литературы XX века. Но в том-то и суть, что найти себя Дедалусу практически невозможно. Он страдает от собственной раздвоенности, он запутался в лабиринтах мифа о своем прототипе — Телемаке, он и не надеется, что когда-нибудь обретет спасительную нить Ариадны и выйдет на встречу со своим «я». В романах-мифах XX века литературные эпохи, исторические периоды с легкостью сменяют друг друга, реальное время более не является объективной данностью.
Как видим, понятие мистификации весьма широко и, повторим еще раз, эта проблема в своей основе социально-психологическая, если не философская. Мистификация — изобретательная, остроумная, изощренная, часто опасная игра. Но, как говорил Шекспир, весь мир лицедействует: играет ребенок, познавая мир, играет ученик в школе, осваивая академические премудрости (и современная педагогика все больше внимания уделяет игре в процессе образования), играют взрослые люди, принимая на себя определенные роли в обществе и личной жизни. Федор Протасов в «Живом трупе» Толстого говорил, что без игры жизнь лишается изюминки.
Внимательно вглядываясь в игры великих людей и великих героев, в игры, которые по тем или иным причинам предпочитают разные исторические эпохи — Возрождение или наш неспокойный век, — мы начинаем яснее различать лики времени.
ВВЕДЕНИЕ
На протяжении сотен лет подделки были способом добывания денег, завоевания известности и признания; они верно служили любителям розыгрышей. Существовало много разновидностей подделок, из которых, пожалуй, наибольшую популярность получила подделка денег, особенно банкнот. Довольно скоро в этой сфере был достигнут подлинный артистизм и удивительная точность: гравировка досок для печатания настолько тонка, что малейшая ошибка гравера может оказаться роковой.
Другой популярной и, возможно, самой выгодной областью создания подделок является искусство. Да и сами подделки превратились в искусство, когда примерно около ста лет назад художники стали копировать работы известных мастеров, по преимуществу уже умерших. Опыт показывает, что зачастую художники могли заработать значительно больше денег, копируя чужие работы, чем продавая свои собственные. Их собственные полотна были не хуже, если не лучше старинных, но не могли завоевать такого обширного рынка либо претендовать на столь же высокую цену. Великолепный пример подобных подделок — работы ван Меехерена, который писал картины в стиле Вермеера, используя материалы и приемы, характерные для Вермеера и его современников. Ван Меехерен достиг высот мастерства в своих произведениях; к тому же он нашел способ «старения» картин, настолько эффективный, что подделку можно было обнаружить только после тщательного исследования экспертами.
Удивительно: в наше время работы ван Меехерена очень ценятся и стоят почти так же дорого, как и полотна Вермеера, служившие копиисту. Ван Меехерен нажил себе состояние, прежде чем его обман был окончательно раскрыт. Это произошло в 1945 году, когда ван Меехерена привлекли к суду за сотрудничество с германскими оккупационными властями в Голландии, а именно — за продажу немцам картин, которые являются национальным достоянием.
Ван Меехерену удалось даже продать одну из картин Герману Герингу. Чтобы оправдаться, он признался суду, что подделывал картины, — но этим лишь навлек на себя другие неприятности: его судили за подделки.
Суд признал его виновным и приговорил всего к одному году тюремного заключения условно, но, к несчастью, подсудимый скончался через 19 дней после вынесения приговора.
Подделки произведений искусства обнаруживают довольно регулярно, но трудно представить себе, как можно раскрыть подделку в археологии. Правда, современные методы определения возраста находок из различных культурных слоев исключают подделки.
Не так давно с помощью этих методов удалось установить, что череп Пилтдаунского человека, найденный в 1914 году, на самом деле представляет собой человеческий череп с прикрепленной к нему челюстью обезьяны. Зубы были видоизменены, а сама челюсть «состарена» под воздействием химикатов.
Когда же череп был найден, предполагалось, Что это древнейшее свидетельство обитания человека на земле, что давало иное представление об облике наших предков. Чарлз Доусон, который хотел сделать из нас обезьян, обманывал мир пятьдесят лет, пока не были разработаны современные методы исследования, благодаря которым был определен возраст кости, правда восторжествовала и история вернулась на прежние позиции.
