Илья Франк - Прыжок через быка
Безударные О перемежают ударные, создавая ощущение прыжка-полета, состоящего из двух фаз: нижней и верхней. На ГО и НО кузнечик находится в верхней точке, на остальных слогах с О – либо на взлете, либо спускаясь.
Интересны здесь сочетания ОгО и ОгО, также подчеркивающие прыжки.
Однако вернемся к НЕ и посмотрим, что оно делает дальше – теперь уже на протяжении всего стихотворения.
Во втором стихе «блажЕН» подхватывается словами «счастьЕМ одарЕН».
В третьем стихе слово «куЗНЕчик» отражается в слове «жИЗНь». В слове «Жизнь» откликается еще и слово «блаЖен», которое «кузнечик» уже вобрал в себя ранее. То есть слово «кузнечик» отражается в слове «жизнь» и звуком Ж, которого у него самого нет. Слово «кузнечик» как бы нарастает по ходу стихотворения – подобно снежному кому.
В четвертом стихе мы слышим вариацию отражения НЕ – ЕН, которое было в первом стихе.
И НАслаждаешься медвЯНою росою.
Здесь НА – АН.
В пятом стихе «кузНЕчик» падает, он вдруг – «презрЕННа тварь»:
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь…
Зато в шестом стихе «кузнечик» взлетает:
Но в самой истине ты перед нами царь.
Слово «НО» подхватывает здесь слово «мНОгих» из предыдущего стиха, подчеркивая оппозицию, как бы возражая ему. «КузНЕчик» же подхватывается словом «истиНЕ», и подхватывается очень интересно. На ударное НЕ отвечает безударное НЕ, причем здесь мы имеем пропущенное метрическое ударение. (Если стих скандировать, то ударение третьей стопы как раз падает на НЕ: «ъстинй».) Скажем красиво: ударение есть, но оно бесплотное. Кроме того, на слове «истине» кончается третья стопа, то есть полустишие. Из-за пропущенного метрического ударения и из-за положения перед цезурой это слово как бы длится, становится на дыбы, нависает над пустотой. Сравним это со взлетевшими вперед качелями, достигшими высшей точки. (Прыгать в такой момент с качелей, причем с закрытыми глазами, было одним из удивительных ощущений моего детства.) Вокруг этого невесомого НЕ стоят подчеркивающие его два ударные АМ:
Но в сАМой истиНЕ ты перед нАМи царь.
Эти АМ имеют опору в словах из предыдущих стихов: в слове «медвЯНою», а также (через М) в словах «МЕж МЯгкою травою».
Их ударное А мощно перекликается с последним словом стиха: «цАрь». Так «кузнечик» отражается в «царь», хотя в этих двух словах нет ни одного совпадающего звука.
А в седьмом стихе кузнечик назван ангелом:
Ты ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен…
Но именно не просто назван, а действительно становится ангелом – благодаря поэтическому волшебству. Его НЕ отражается в АН, слово «кузнечик» отражается в слове «ангел», и отражение это было исподволь подготовлено. (Сначала было НЕ – ЕН, потом НА – АН. И вот – АНгел.) Это, пожалуй, не было бы столь очевидно (и было бы даже просто надуманно), если данные два слова не стояли бы в стихе в одинаковой позиции, а именно в первой стопе, при том, что последний слог – безударный, относящийся к уже следующей стопе: «кузнйчик» – «ты бнгел». Я думаю, что эти два ключевых слова стоят на отражающих друг друга местах и в стихотворении. Хотя стихотворение представляет собой пять двустиший, по смыслу и по звучанию оно все же распадается на начальное четверостишие, серединное двустишие и заключительное четверостишие (и к этому мы еще вернемся). «Кузнечик» открывает начальное четверостишие, а «ты ангел» – заключительное четверостишие:
Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!Препровождаешь жизнь меж мягкою травоюИ наслаждаешься медвяною росою.
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,Но в самой истине ты перед нами царь;
Ты ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен,Ты скачешь и поёшь, свободен, беззаботен;Что видишь, все твоё; везде в своём дому,Не просишь ни о чём, не должен никому.
Итак, мы остановились на:
Ты ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен…В следующем стихе будет рифма «беззаботен».
В первом и втором стихе начального четверостишия мы слышали в конце стиха ударные ЕН: «блажен», «одарен». А вот в первом и втором стихе заключительного четверостишия мы слышим безударные ЕН. Почему такое эхо? Видимо, потому что кузнечик теперь ангел, который бесплотен.
Послушаем последний стих:
Не просишь ни о чём, не должен никому.
Вот он, «кузНЕчик» – во всю свою кузнецкую:
НЕ просишь НИ о чём, НЕ должЕН НИкому.
И каждое «не» (или «ни») отрицания – это прыжок. Всего четыре прыжка. Интересно, что не просто отрицается внешняя зависимость, а каждое отрицание несвободы есть одновременно прыжок-полет, то есть реализация внутренней свободы. Реализация того «прыжкового» НЕ, которое включено в первое слово стихотворения: «кузНЕчик». И это не досужее рассуждение, но действительно слышно в стихотворении.
В заключительном четверостишии стихи имеют по четыре ударения (за исключением предпоследнего стиха, о чем речь впереди), и каждое – прыжок:
Ты Ангел во плотИ иль, лУчше, ты бесплОтен,Ты скАчешь и поЁшь, свобОден, беззабОтен;Что вИдишь, всЁ твоЁ; вездЕ в своЁм домУ,Не прОсишь ни о чЁм, не дОлжен никомУ.
Кузнечик прыгает в последнем четверостишии, в первом же четверостишии он еще, так сказать, спокойно нежится в траве:
Препровождаешь жизнь меж мягкою травоюИ наслаждаешься медвяною росою.
Хотя в первых двух стихах уже заключена возможность прыжков:
КузнЕчик дорогОй, коль мнОго ты блажЕн,Коль бОльше пред людьмИ ты счАстьем одарЕн!
В срединном же двустишии не происходит ничего:
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,Но в самой истине ты перед нами царь.
Здесь только высказывается мысль – причем в двух резко противопоставленных изречениях: глазам многих противопоставляется истина, презренной твари – царь. Так два этих стиха образуют внутреннюю границу стихотворения. Это как бы вставленное в стихотворение зеркало. В Дозеркалье кузнечик – тварь, в Зазеркалье – царь.
И мы видим трех кузнечиков. Первый кузнечик – сидящий в траве, не прыгающий кузнечик. Второй – кузнечик в момент трансформации, в момент превращения в ангела, в царя в истине. Третий – прыгающий кузнечик. Или так скажем: кузнечик до трансформации – кузнечик в момент трансформации – кузнечик после трансформации.
Предпоследний стих говорит о полном единстве кузнечика с миром, это «tat tvam asi». В нем четко звучат все шесть ударений – по три на каждое полустишие:
Что вИдишь, всЁ твоЁ; вездЕ в своЁм домУ…
Здесь можно услышать и прыжки, и, наоборот, покой – отражение, например, стиха с тремя ударениями: «И наслаждАешься медвЯною росОю». Предпоследний стих как бы вбирает в себя обоих кузнечиков – покоящегося и прыгающего. И затем уж идут прыжки вовсю – в последнем стихе.
Такие вот дела в стихотворении, оглянемся же теперь на слово: КУЗ-НЕ-ЧИК. КУЗ – хрупкое и готовое задрожать-запеть тельце кузнечика. Звук К (с которого не только начинается, но и которым оканчивается слово «КузнечиК») передает хрупкость и повторяется в начальном четверостишии в словах «коль», «коль» (этот повтор выражает также возможность прыжков). Мы как бы притрагиваемся к тельцу кузнечика, ощупываем его. Звук З отражается в начальном четверостишии в звуках З и Ж: «блажен», «жизнь», «меж», «наслаждаешься». А вот слог ЧИК отражается в слове «сКаЧешь» заключительного четверостишия. Я хочу сказать, что слово «кузнечик» устроено так же, как и стихотворение о кузнечике. Именно стихотворение дает нам увидеть, что такое на самом деле слово – «в самой истине».
Голубой ангел и таинственный Рабинович
В фильме Йозефа фон Штернберга «Голубой ангел» (1930 год) пожилой учитель гимназии Рат, выслеживая своих учеников в ночном кабачке «Голубой ангел», влюбляется в гастролирующую там (с труппой) певичку Лолу-Лолу, женится на ней, теряет свою должность в гимназии и, когда заканчиваются его деньги, начинает подрабатывать в труппе, продавая посетителям-зрителям порнографические открытки.
Когда он только попадает в кабачок и бродит по его темной и запутанной внутренности в поисках учеников, возле него то и дело появляется клоун – в гриме, парике и с носом. Клоун ничего не говорит, только появляется, смотрит, проходит мимо… Это и есть двойник, маска. Лола-Лола же – это, конечно, Венера, недаром она поет: Ich bin von Kopf bis Fuß / Auf Liebe eingestellt, / Denn das ist meine Welt. / Und sonst gar nichts. («Я с головы до ног настроена на любовь, потому что это мой мир. И ничего кроме этого».) В конце фильма клоуна уже не видно, зато когда труппа возвращается в родной город учителя Рата для выступления в кабачке «Голубой ангел», то, предвидя скандальную сенсацию и в связи с этим большой сбор, учителя наряжают клоуном, выводят на сцену и заставляют кричать петухом (превращают, так сказать, в животное[147]). И вот учитель Рат на сцене – и фокус как раз в том, что он не просто клоун, не просто маска, но одновременно и учитель Рат. Он и превратился в своего двойника, и впервые по-настоящему стал самим собой, осознав в этот момент свою трагедию. А когда учитель в конце концов (после долгих и грубых побуждений) действительно все же кричит петухом, то это не крик человека, имитирующего петуха (так он уже один раз весело и мило кукарекал в фильме – на своей свадьбе), это крик одновременно и петуха, и человека, это именно совмещенный – и потому страшный, отчаянный – звериный крик человека.
